Я проклинал себя за мимолетную слабость. Наконец-то она расправила крылья. Останься она со мной, этого никогда бы не случилось. Ради ее же благополучия я запрещал себе относиться к ней как прежде. Благо Пенни держалась подслеповато, как всегда витала в облаках и, конечно же, много и без умолку говорила…
От ее сигаретки в солнечных лучах получались красиво завивающиеся синеватые косички. Она трещала на все лады о своем новом амплуа, от которого голова у нее шла кругом. Вот уже третий месяц она занималась скупкой произведений искусства для нью-йоркских барыг, промышлявших торгами. Ей хорошо платили. Услышав, что я опять живу в переездах, Пенни стала предлагать мне ключи от своей новой квартирки, на рю де Понтьё, за Елисейскими полями. Ей всё равно нужно было поехать в Лондон на неделю, и квартира пустовала. Вновь и вновь она рассказывала о Хэддлах, с которыми виделась в Вашингтоне минувшей осенью.
В жизни Джона наступил черный период. То неуплаченные налоги. То очередная судебная тяжба, высасывавшая из него все соки. Досконально всех подробностей Пенни не знала, но по ее описаниям, Хэддл стал якобы гораздо мягче, снисходительнее и чуть ли даже не сдал. А может быть, просто не мог прийти в себя после недавней болезни (вряд ли, думал я, ведь от болезни обычно черствеют). Даже находясь в Вашингтоне, отлучившись из дому всего на пару дней, Хэддл был связан какими-то медпроцедурами, ни на день будто бы не мог прервать назначенный курс лечения. Пенни попыталась выпытать у Анны, в чем дело, но безуспешно. Вид Джона во время визита к Дакки и ее родителям, ради него он и приехал, произвел на Пенни неизгладимое впечатление. Исхудавший, с тусклыми глазами, с лысым черепом ― Хэддл стал неузнаваем. Так можно было облысеть разве что от сеансов химиотерапии…
Но разве не об этом писала Анна в письме, полученном мною примерно через два месяца после нашего непутевого паломничества в Бретань? Сразу после их возвращения из Швейцарии Джон чем-то переболел, попал в больницу и был прооперирован. Запущенный абсцесс, что-то в этом роде, но ничего серьезного, и уж тем более угрожающего его здоровью собой не представлявший. Я, естественно, не предал этим сообщениям значения. И вот теперь выяснялось, что скудные сведения были дымовой завесой…
И вскоре тайное стало явным. Скрывать действительное положение вещей было уже невозможно, да и бессмысленно. На голову Джона обрушилась болезнь века. Из-за обширного метастазирования шансы на излечение сводились к минимуму. До меня доходили слухи, что, разуверившись в официальной медицине, они искали альтернативные методы лечения. И поскольку параллельная медицина в борьбе с болезнью века не очень в Штатах поощрялась, им приходилось ездить куда-то в Мексику, в Тихуан, где находилась известная профильная клиника.