С суеверной дотошностью выполняя инструкции мужа, она, скорее всего, даже не подозревала об этом. Но тогда случайно ли то, что я мучаюсь бессонницей в этой каморке? Под дубовыми сваями, напоминающими мне рю Муффтар? Случайно ли то, что я читаю эти страницы именно здесь, в Виллервиле?
Все вдруг казалось каким-то невероятным фарсом. Меня пронизывало мучительное чувство ирреальности происходящего. Вязкое обволакивающее чувство внутреннего раздвоения наполняло меня всего, с головы до ног. Как можно было всё это скомбинировать? Как мог Хэддл рассчитать всё наперед с такой точностью?
В следующий миг усомнившись во всем, усомнившись в себе самом до такой степени, что немедленное, сиюминутное разъяснение казалось мне необходимым, как воздух, я решил позвонить портье. Был уже второй час, меня могли принять за лунатика. Но выбора не было.
— Да, совершенно верно. Сегодня самый высокий коэффициент прилива, зарегистрированный в этом веке, ― сонно, но складно отрапортовал портье, долго не подходивший к телефону. ― Говорят, следующий прилив такой величины будет только в две тысячи пятнадцатом году.
Все сходилось. Даже не верилось. Я извинился за поздний звонок, косноязычно пожелал разбуженному французу «спокойного продолжения ночи», перепутав французский язык с русским, русский со своими мыслями. И как только я положил трубку, я вновь ощутил вязкое и мучительно растяжимое чувство размножения реальности, скатывания в бездну с бесчисленным количеством измерений, но теперь во сто крат усилившееся, окончательно лишающее реальность плоти, делая ее невесомой. От этого хотелось вскочить с кровати, за что-нибудь вцепиться руками, позвать на помощь.
С одной стороны, перед глазами у меня были всё те же дубовые перекрытия потолка. Вдали был слышен всё тот же вечный прибой океана, но в мыслях маячила Москва, моя новая жизнь без постоянного места жительства. И меня обуревало желание начать всё с нуля и где угодно. Если нужно ― у черта на куличках.
С другой стороны, всё было по-старому. Прежней была не только моя жизнь, но и окружающий мир, с точностью муляжа заполнявший все выемки, все пустоты реальности. Прежними оставались мои отношения с Хэддлами, сам Джон, который и был во всем этом и не был…
Я чувствовал его присутствие. Он находился где-то рядом и действительно наблюдал за всем. Теперь-то я понимал, что Анна имела в виду, попросившись ночевать ко мне в комнату. И мне вдруг показалось, что раз уж Джона нет больше в буквальном смысле слова, то он существует повсюду. Не прах, оставшийся от его кремированного трупа, от обтянутой кожей груды костей и разлагающейся требухи. А он сам, воплотившийся в вымысле, который окружал его всю жизнь, и продолжает жить своей жизнью после него, как что-то более реальное, чем он сам.