Хэддл описывал нашу совместную поездку под Биарриц, во время которой произошел несчастный случай с соседской девушкой. Излагалось всё донельзя обстоятельно. Но к моему превеликому удивлению, он подвергал случившееся совершенно неожиданному толкованию. Он беспардонно интерпретировал. Его версия содержала невероятные отклонения от правды и уж как минимум расходилась с тем, что случилось на самом дело, что осталось выгравировано в моей памяти навеки.
Загородный дом под Биаррицом, в котором мы гостили, зажиточный, хотя и богемный, в россказнях Хэддла был похож на замок, в лучах заката «розовевший, как бредовая мечта задубелого мещанина, воплощавшего в себе всю тошнотворную меркантильность миддл-класса». Непролазные кустарниковые заросли за домом, откуда начинался спуск к болотистой низине и к роще, превратились у Хэддла в «райские кущи». Воздух усадьбы по ночам был насыщен «благоуханием лайма». А владелец этой земли обетованной, хлебосольный простоволосый добряк К., оказался причисленным, для убедительности, к потомкам прославленного древнерусского рода, благодаря которому, благодаря неутомимому служению этого рода отечеству и престолу, «ход русской истории принял однажды неожиданное направление…» И, наконец, сама несчастная ― соседская девушка Анриетта ― Хэддлом была выведена в роли бледнолицей «красавицы из народа». Он даже не потрудился изменить имени.
«Темные шелковистые космы, молочно-бледный лик, этак по-варварски, мило вздернутый носик, жемчужно светлые глаза, ослеплявшие своей дикой, бездонной пустотой ― наша сельская подруга носила шерстяные чулочки, поверх каучуковые сапоги с белой каемкой, которые придавали ее стройному стану что-то пренебрежительно-домашнее, распущенное и доступное. Несмотря на свою застенчивость, она, конечно же, не собиралась всю жизнь расхаживать в доярках. В этой сфере общественных нравов мало что изменилось со времен царя Гороха. Таких, как Анриетта, рано или поздно прибирает к рукам самый зажиточный, самый оборотистый фермер. Если до него не наломает дров какой-нибудь проезжий повеса, раньше других распознавший невостребованную красоту…»
Разглагольствования о прелестях незатейливой сельской красоты, о сомнительных планах сельской девушки на будущее и т. д. ― всё это звучало кощунственно, да и не соответствовало действительности.
«Были ли мы, заезжие американцы, повесами? Да кто нас теперь рассудит?.. На руках нас никто здесь не носил. Инопланетяне ― вот за кого нас принимали, приземлившиеся здесь по ошибке. Что же касалось Анриетты, мир, из которого мы свалились ей на голову, мало ее интересовал. Подумаешь! Еще год-другой и на вашу далекую планету будут устраивать организованные полеты… Но она не переставала на нас засматриваться. Тем особым взглядом, какой бывает лишь у потомственной фермерши, любующейся на чужих телят, здоровых и породистых, один вид которых радует сердце и облагораживает душу. Скотоводство сидит у таких в крови…»