«Значит, и у них из головы не выходит. Ждут майора Кузнецова, который мою судьбу должен решить».
От этой мысли Новикова обдало теплой волной.
— Пошли, ребята. Поспать всё-таки надо. Сегодня банный день, — добавил, неизвестно к чему вдруг вспомнив о бане.
— И то работа, — охотно согласился Черненко. — Храпанём минуток по шестьдесят на каждого, с добавочкой по сто двадцать. Так, Серёга?
— Мели, Емеля, — подтолкнул его Ведерников в спину. — Любишь ты языком работать. Погляжу, как утром лопатой пошуруешь.
* * *
Утро занималось погожее. В окно лился розовый свет. Солнце еще пряталось, но край неба за заставскими строениями разгорался и пламенел, оттесняя и рассеивая зыбкий предутренний мрак, медленно поджигая всё небо.
День обещал быть по-летнему знойным.
«…Как дознался я про слова Голякова, про то, что Алексея нашего ну, стал-быть, отделенного командира, под трибунал грозятся, места не нахожу себе… Ни свет ни заря кинулся до старшего лейтенанта Иванова. Он на вид строгий мужчина, а так — душа мужик… Разговора не получилось, и я пошёл… Суббота, известно, банный день, всякие там хозработы, и мы в ту последнюю мирную субботу жили по распорядку дня, как положено жили. Только замест хозработ оборону совершенствовали. Вроде день был славный, солнце и всё такое, а мы не особенно весёлые были… Поверьте, даже детишки — и те без баловства играли… Запомнился мне мальчоночка, приезжий, ну, прямо птичка… Отделенный, Новиков, стал-быть, всё с ним заговаривал… Характер у него был, у младшего сержанта, — виду не показывал, что над ним трибунал висит… Ждали мы все, как один, что майор Кузнецов решит…»
(Свидетельство С. Ведерникова)
Койки касались одна другой необмятыми шуршащими матрацами, которые в конце прошлой недели заново набили соломой.
— Спи, младший сержант. Старайся про то не думать.
— Пробую. Что-то не особенно получается.
— На твоём бы месте любой саданул по ним. Начальник отряда зазря не обидит. Ты не думай.
Успокаивающий шёпот Ведерникова не достигал цели. Избыточно много встрясок принесла ушедшая ночь, слишком много мыслей нахлынуло вдруг, и Новиков, еще укладываясь на жесткий матрац и чувствуя телом почти каждую соломинку, был уверен, что поваляется два-три часа, а там придет время поднимать отделение, довершать работу на своем участке оборонительного рубежа вокруг заставы, делать субботнюю приборку казармы и территории — не заметишь, день пролетит. А ещё в баню надо поспеть…
Он будто провалился в глубокий овраг и летел, летел, покуда не опустился на мягкое дно, в густую траву, не почувствовав удара или хотя бы толчка. Трава сомкнулась над ним, отсекла от всего, чем был занят мозг.