— Да на кой она мне на самом деле, папа? Мне еще учиться три года. Ну, на кой она мне? А потом, кому известно, что ребенок от меня? Может, и не от меня.
— Подлец! — Папа смотрел на сына с отвращением. — Подлец! Неужели ради таких воевал я на фронте, и строил, и мерз, и голодал?
— Ну, пошел, — сказала жена.
— Не пошел! — взорвался строитель. — А сделал ребенка — пускай женится. И — никаких. Все! Позорить я себя не позволю. Меня полгорода знает.
Вовик неожиданно развеселился.
— А! Могу и жениться. Мне — один черт! Она правда не шибко красивая. Были у меня и покачественней.
Отец тоже улыбнулся.
— А это ничего, — сказал он. — Знаешь восточную пословицу? Красивая жена — чужая жена.
— А надоест, — так и брошу, — размышлял Вовик.
— Я тебе брошу! — отец погрозил ему пальцем.
Мать Вовика рыдала, и вскоре молодые уже стояли перед столом служащей отдела ЗАГС Центрального района.
Врачующая сказала:
— Рука об руку, деля удачи и неудачи, пройдете вы по жизни. Так пусть будет крепким ваш союз! Пусть будет крепкой эта новая ячейка нашего общества — ваша молодая семья! Ура, товарищи!
И товарищи сказали «ура», и сели в машину, всю изукрашенную лентами. Прохожие смотрели на машину. К ветровому стеклу черной «Волги» чьи-то заботливые руки привязали громадную целлулоидную куклу.
Дальше была свадьба. На столах всего было видимо-невидимо. Имелась даже красная икра. Со стороны невесты родственников не имелось. Зато со стороны жениха многие говорили речи и желали молодым различных благ. Невеста сидела, потупив очи.
— Пускай и молодая что-нибудь скажет, — крикнул кто-то.
Невеста встала, обвела стол и присутствующих счастливым взором и сказала, обращаясь к Вовиковым родителям:
— Дорогие мама и папа! Позвольте мне вас теперь так называть! Немалая ваша заслуга в том, что я вошла в ваш дом и стала вашей невесткой. Верьте, что я — очень работящая, а также, что я всегда буду это ценить и никогда это не забуду.
И, не выдержав, заплакала. Жених улыбался снисходительно, но многие тоже плакали. Плакала мама, вытирая глаза кружевным платочком. Папа плакал, сурово кусая хорошо подстриженный ус. Многие плакали! И плакали, разумеется, от радости. А отчего же еще?