– Рекомендую вам взять похлебку, – предложила я. – Здесь это блюдо нравится всем.
Каден поднял глаза и улыбнулся приветливей.
– Если так, пусть будет похлебка, Лия.
– А я предпочту оленину, – сказал Рейф. Не удивительно. Что ж, отрежу ему ломоть пожестче. Пусть жует, может, хоть тогда самодовольная усмешка сойдет с его лица.
Гвинет неожиданно выросла рядом со мной.
– Ты нужна Берди на кухне. Прямо сейчас. Я сама подам этим господам.
Было яснее ясного, что моя помощь на кухне нужна Берди меньше всего – но я только кивнула и оставила Кадена и Рейфа заботам Гвинет.
После приглушенной, но яростной лекции Берди о том, почему нельзя указывать представителям власти на их недостатки, меня продержали на кухне до закрытия таверны. Я осмелилась было возражать, упирая на справедливость и благородство, но доводы Берди были куда более практическими и касались таких жизненно важных вещей, как выживание. Она всеми силами избегала слова «принцесса», так как поблизости крутился Энцо, но смысл ее намеков был ясен: положение, которое сейчас я занимаю, немногим выше коровьей лепешки, так что для всех будет лучше, если я поскорее научусь сдерживать свой высокомерный и острый язычок.
До конца вечера Берди сама разносила еду, изредка забегая на кухню, чтобы передать мне заказы или приправить свежую порцию похлебки, но главное – следила, чтобы каждый из солдат получил щедрую добавку за счет заведения. Этот компромисс так мне претил, что я вымещала свой гнев на луке, который шинковала.
Когда третья луковица была измельчена в кашицу, а мой пыл несколько поугас, мысли вернулись к Рейфу и Кадену. Никогда я не узнаю, был ли один из них рыбаком, а второй – торговцем пушным товаром. Сейчас они уже, должно быть, далеко отсюда, и я в жизни их больше не увижу. Я думала о Гвинет, которая напропалую заигрывает со своими клиентами, ловко управляя ими по своему желанию. Интересно, и с этими двумя у нее тоже получилось?
Я схватила из корзины узловатый рыжий клубень и швырнула на колоду для рубки мяса. Он был превращен в кашу еще быстрее, чем луковицы, не считая разве что нескольких ломтиков, отлетевших на пол.
Ближе к ночи, когда Паулина уже вернулась в наш домик, а Энцо и Гвинет отправились спать, я устало домывала последний котел из-под похлебки. Кое-какие особенно упрямые кусочки никак не хотели отскребаться от днища.
Мне казалось, что я снова в цитадели и меня опять отправили под домашний арест в мою спальню. Воспоминания о последнем таком заточении до сих пор жгли обидой, и я поморгала, смахивая слезинки с ресниц.