– кричал на меня отец, багровый от возмущения. Мне показалось, что он меня ударит, но он сдержался и размашистым шагом вышел из моей комнаты. Все было из-за ужина, на котором присутствовал весь кабинет королевских министров. Напротив меня сидел лорд-канцлер в расшитой серебром мантии, пальцы его были так густо унизаны перстнями, что он с трудом удерживал в руке вилку. Беседа коснулась необходимости урезать бюджет и раздались хмельные шуточки о том, что дешевле было бы заменить солдат на лошадей – я вмешалась в разговор и заметила, что, если бы министры собрали свои каменья и побрякушки, это заметно пополнило бы казну. При этом, разумеется, я в упор смотрела на канцлера и затем провозгласила за него тост, чтобы мысль окончательно дошла до министерских мозгов, пропитанных элем. Я говорила правду, но отец не желал ее слышать – по крайней мере, от меня…
Услышав шарканье, я подняла голову – в кухню входила Берди, поникшая от усталости. Я с удвоенной силой принялась оттирать котел. Женщина подошла и молча остановилась рядом. Я приготовилась выслушать новую порцию упреков – вместо этого она взяла меня за подбородок, повернула мое лицо к себе и тихо сказала, что у меня было полное право выбранить того солдафона, и она рада, что я это сделала.
– Но если острые слова исходят от такой молоденькой красотки, как ты, они жалят намного больнее, чем от старой клячи вроде меня. Они оскорбляют мужланов, ранят их больное самолюбие. Будь осмотрительна. Я перепугалась больше за тебя, чем за себя. Но это не значит, что нужно все сносить молча, и ты славно его отчитала. Прости меня.
У меня сжалось горло. Сколько бы раз я ни разговаривала с родителями, мне ни разу не сказали, что я хоть в чем-то права, а уж о том, чтобы услышать извинения, не могло быть и речи. Я часто заморгала, жалея, что под рукой нет луковицы, чтобы свалить на нее мигом покрасневшие глаза. Берди прижала меня к груди и долго держала, давая время успокоиться и прийти в себя.
– День был трудный, – шепнула она. – Иди к себе. Отдохни. Я тут сама закончу.
Я молча кивнула, все еще боясь, что голос подведет, если заговорю.
Прикрыв за собой дверь, я стала подниматься по лестнице, вырубленной в скале позади постоялого двора. Ночь стояла тихая, месяц то скрывался, то выныривал из клочьев туманной дымки, поднимавшейся над заливом. Несмотря на ночную свежесть, мне было тепло от слов Берди.
Добравшись до последней ступеньки, я стянула с головы капюшон, позволив волосам свободно рассыпаться по плечам. Мне было радостно и легко, я снова и снова проговаривала про себя то, что Берди сказала мне. Я спускалась по тропинке, а слабый золотистый свет в окне нашего дома служил мне ориентиром. Паулина, наверное, уже засыпает, мечтая о своем Микаэле и представляя, как он держит ее в объятиях, как клянется, что никогда больше не оставит одну.