В жизни старшина привык поступать, по совести, держать ответ за каждое решение. Попав в отчаянное положение, он не забывал о том, что спросится. Мысли об этом шли вровень с другими: о товарищах-разведчиках, о леснике.
На худшее Колосов подумать не мог. Если бы лесника взяли, следы бы остались. Колосов, однако, не с бухты-барахты к избушке сунулся, осмотрелся. Чему-чему, а оглядке его не надо, учить. С июня сорок первого года на войне, всякое бывало. Приметил старшина порядок в доме. Печь протоплена, еда приготовлена. В сарае корм скотине задан. В кадках — вода. Такое впечатление было, будто, хозяин отлучился из дома на время. Но и тревога оставалась — человека не было.
Как ни тяжелели думы, уловил Колосов — всполошились сороки. Взгомонились, заверещали, предупреждая обитателей леса о появлении в их владениях постороннего. Такая у них повадка, таково, все сорочье племя. Кто б ни шел по лесу, сороки на всю округу растрезвонят. Старшина принял предупреждение, соскочил с колодезного сруба, вбежал в избу.
Радист сидел на лавке у стола спиной к окну, прямой, как ствол. Руки вытянуты вдоль колен. Взгляд устремлен в точку. Неплюев не шелохнулся, лозы не изменил. Он как бы замер, продолжая пребывать в оцепенении, вроде бы, и присутствуя в этой комнате, в то же время и отсутствуя, находясь в каком-то другом, одному ему ведомом мире. Меловая бледность лица проглядывала сквозь щетину, невесомую, совсем еще юношескую.
Колосов прикрикнул на радиста, Неплюев встал, направился, к двери. Шел он походкой слепого, откинув голову, выпятив подбородок. Старшина еще раз крикнул, Неплюев остановился. Колосов приладил радисту вещевой мешок с рацией, подхватил оружие, осмотрел помещение.
Они вышли из дома.
Крик сорок приблизился.
Колосов подтолкнул радиста, тот прибавил шаг.
Послушный, отметил про себя Колосов. Подумал о том, что Неплюев, вроде дрессированной собаки, понимает только простые команды. Плохо так думать о человеке, но и других сравнений Колосов найти не мог. Именно собачью покорность разглядел старшина в поведении радиста. Ту самую, бессловесную, видеть которую в людях весьма и весьма горько. Тем более горько было видеть подобное в Неплюеве. В начале рейда он казался надежным, выносливым парнем, ловко управлялся с рацией, умел быстро выйти на связь. В том, что их долго не могли запеленговать, вели на них охоту вслепую, — заслуга Неплюева. Об этом, говорил лейтенант Речкин, а своего командира Колосов уважал.
…Речкина и Колосова война обручила огненным кольцом под Минском, когда немцы, едва ступив на нашу землю, оказались в районе Лешачьего лога, где саперный взвод тогда еще младшего лейтенанта Речкина демонтировал оборудование долговременной огневой точки старого укрепленного района. Помнит старшина глухое топкое место, единственную дорогу, высоту возле нее. На высоте, задолго до начала войны, был сооружен дот с начинкой из всего того, что необходимо для длительной обороны и что они успели снять, отправить по назначению, потому что где-то монтировались новые огневые точки, там это оборудование было гораздо нужней. Поэтому, когда нежданно-негаданно началась война, пришлось им обороняться в начисто разобранном доте. Гитлеровцы навалились на них с танками, самолетами, орудиями и огнеметами. Били прямой наводкой. Молотили и молотили огненным цепом их взвод, стрелковую роту, которая подоспела на помощь, случайных артиллеристов, танкистов, кавалеристов, которые там оказались. Выбивали по зернышку. Перемолотили весь колосок. Не останавливаясь, прошли дальше. Не обращая внимания на мертвых и еще живых, оставив их тем, кто шел следом.