Прямо тебе дяденька добрый. Не хватало только довеска: «…молодой человек? Как мы — образумились с тех пор или все еще блажь в голове?» Обычно я от такой манеры сразу в бутылку лез и тут был тоже около того. Но я взял себя в руки, смирненько так вылез из бутылки — пожалуйста вам: послушный, рассудительный, повзрослевший мальчик, как и во все последние дни. Сама скромность. Не знаю, можете ли вы себе представить: я — и сама скромность, старики. И все оттого, что я, идиот, думал, у меня такой козырь в запасе — распылитель мой. Собственно, уж и не знаю, что я тогда вообще думал. Просто я был на сто процентов уверен, что моя идея с гидравликой абсолютно верна, и уже заранее, как великий изобретатель, скромно переживал свой успех. Эдгар Вибо, одаренный, гениальный, обаятельный юноша и все же такой скромный. Знаете, как об этих рекордсменах-чемпионах говорят. Ну, скажете, не идиот? А кроме того, я, конечно, сразу увидел, что Шерли вся краской пошла. То есть я этого не увидел. Все это время я просто не решался посмотреть на нее. Иначе бы я, наверно, уж не знаю до какого идиотства допер. Но я это почувствовал. Может, в этот момент сбывалась ее самая заветная мечта — что мы с Дитером станем хорошими друзьями. До этого она все еще стояла за мной в дверях. А тут сразу забегала, собралась чай ставить, мне — садись и все такое. Комнату было не узнать. Ее не просто отремонтировали — в ней совершенно все стало но-другому. Я не имею в виду мебель. Собственно, новыми в ней были только картинки на стенах, лампы, гардины и всякие финтифлюшки — их, видать, Шерли в хозяйство принесла, приданое ее. И мне вдруг захотелось там жить. Не потому, что там все было одно к одному подобрано: кресла к ковру, ковер к гардинам, гардины к обоям, обои к креслам, — от этого меня как раз всегда чуть не выворачивало. Нет. А вот, например, картинки — они все были из садика, недоростки рисовали. Дети рисовать умеют — загнуться можно; это я, по-моему, уже говорил. На одной картинке, как я понимаю, снежная баба была. Только красной тушью. Похоже на Чарли Чаплина, когда у него все сперли. Я бы сказал, прямо за печенки хватает. Рядом пушка Дитерова висела. Все книжки вдруг стали выглядеть так, будто их кто-то все время перечитывает. Так прямо и захотелось приткнуться куда-нибудь в угол и начать их читать, все подряд. Я пошел бродить по комнате, все разглядывать и обо всем трепаться. Нахваливал все, как чокнутый. Мой вам совет, мужики: если кого из вас девчонка или там женщина интересует, первым делом хвалите ее. У меня-то это просто уже в сервис входило. Конечно, не то чтобы грубо, напролом — нет. А так вот, например, как тогда у Шерли в комнате. Не говоря уже о том, что мне там честно понравилось, я еще и видел, конечно, как Шерли то краснела, то бледнела. Вполне допускаю, что Дитер-то до сих пор вообще ни на одно слово обо всем этом не расщедрился. И очень похоже было на него, когда он вскоре опять от нас изолировался. Сел и погрузился в работу. Шерли как увидела это, тоже сразу села и мне велела сесть. А я опять чуть не с копыт долой. Манера садиться у нее все та же осталась — и с юбкой и все такое. Просто не могу вам описать, парни, что со мной творилось. Потом она сделала мне знак выйти из комнаты, а за дверью пояснила: «Ты должен его понять. Он абсолютно от всего отстал за время службы в армии. И на курсе он самый старший. По-моему, он даже и не уверен, стоит ли ему вообще заниматься литературой». Это все — шепотом. Потом спросила меня: «Ну, а ты? Как твои делишки?»