— Дальше! — выдохнул Литгоу.
Кейн пожал плечами:
— Дальше я поднялся и пошел домой. Биту только забыл, — прибавил он со вздохом.
Литгоу нервно подергал галстук.
— Ладно. Хорошо. Хорошо, что все вспомнил, — резюмировал он. — Прокурор настаивает на проведении следственного эксперимента. Это в твоих же интересах.
— Не поеду туда, — глухо проговорил Кейн. — Не хочу.
— Поедешь, как миленький!
— Не указывай мне!
— Очнись, Кейн! — Литгоу с размаху ударил кулаком по столу. — Ты в тюрьме по обвинению в убийстве родного брата! Со всеми отягчающими! Ты хочешь жить или нет, сукин ты сын?!
— Сам себя спроси!
— Слушай, Кейн, если ты ни черта не соображаешь, то хотя бы не мешай мне. Ты привык, что все твои выходки сходили тебе с рук. Что отец выгородит тебя, вытащит из любой передряги… — Литгоу замолчал на минуту, потом, понизив тон, завершил: — Если тебя осудят, то считай, что твоя песенка спета.
— Да пошел ты, Крис!
— Нет! — вдруг рявкнул Литгоу.
Кейн воззрился на него, как на придурочного.
— Нет, — повторил тише адвокат. — Никуда теперь от меня не денешься. Будешь делать то, что я тебе велю, и говорить, что я скажу. Понял?
Добро и зло… Два взаимоперетекающих понятия… Их единство и борьба… Противоположности тождественны?
Где та зыбкая грань, что отделяет грешника от праведника, труса от героя, убийцу от спасителя? Определима ли она вообще? Ведь каждый способен так легко перешагнуть ее…
Брендон который день уже безвылазно сидел в кабинете загородного дома, полностью погрузившись в себя. Он не только не был в состоянии вернуться к работе, но даже не мог никого видеть. Джессика безуспешно пыталась до него дозвониться, но Брендон упорно не отвечал.
Он то принимался философствовать, отстранившись от окружающего мира, то вновь возвращался на грешную землю, разрываясь на части от скорби и печали. И, как бывает в подобной ситуации почти со всеми смертными, Брендон отчаянно рвался в прошлое — туда, где ничего еще не случилось и где такое даже невозможно было предположить.
И ведь все произошло как раз тогда, когда он почти не сомневался, что Кейн наконец образумился, перерос свои мальчишечьи закидоны, повзрослел…
Даже еще несколько дней назад, когда Эйбл был уже мертв и в воздухе витала фраза: «Mortis causa ignota»,[42] Брендон не был так несчастен, как сейчас.
Почва уходила из-под ног, и ухватиться было не за что.
Брендон О’Брайан никогда не был привержен философии. Даже в юности, в вузе — хотя учился весьма прилежно — чуть не завалил ее на ответственном экзамене. Его скорее можно было назвать жестким прагматиком — вернее, жизнь заставляла его быть таковым. Теперь та же жизнь резко развернула Брендона — лицом к лицу с вечными проблемами бытия, упорно подталкивая его к необходимости на собственном опыте поверять прикладную ценность краеугольных философских истин.