Потеряв способность говорить, Брендон и мыслить стал несколько иначе: скорее не словами, а образами. Если сделать скидку на то, что мысли его зачастую были путаны и отрывочны, то, глядя на заплаканную Джесс, думал он примерно так: «Ей кажется, я страдаю, я несчастен. А во мне нет уже ни капли тех чувств, которые, она уверена, меня переполняют. Нет ни отчаяния, ни сожаления, ни страха — страха скорой разлуки… Хочется только взять ее за руку, обнять — но и это уже недоступно… Бедная моя девочка! Как объяснить тебе, что я не мучаюсь и не тоскую? Я спокоен, как спокоен мой взгляд, устремленный на тебя. Я не страшусь конца, я все испытал в жизни: любовь и ненависть, дружбу и предательство, добро и зло. Я был безмерно, неподдельно счастлив, счастлив с мужчиной, и счастлив с женщиной… женщинами… Я продолжусь в детях и внуках. А еще я устал, чертовски устал…»
Брендон понимал, что не в состоянии передать Джесс и сотой доли своих мыслей, — только это его сейчас и беспокоило. Говорить он больше не пытался, кое-как приспособившись к общению через письмо.
А Джессике все время казалось, что Брендон хочет ей что-то сказать. Она часто вкладывала ему в руку карандаш, держала наготове пюпитр с бумагой. Но писал он, к сожалению, редко и немного — ему это действительно было очень трудно.
Впрочем, «писал» теперь означало, что в течение нескольких минут он дрожащей левой рукой пытался нацарапать на бумаге ряд неровных, прерывистых линий, в которых окружающие старались угадать нужную букву. Затем все повторялось: угадывалась еще одна буква, и еще, пока не становилось понятно все слово целиком. Иногда рука с карандашом замирала, и он как будто засыпал. Но через минуту-другую открывал глаза и вновь принимался выводить линии.
Вот и сейчас, заметив, что Брендон скребет ногтем простыню, Джесс поспешила подать ему карандаш и бумагу. Через полчаса он накарябал ей: «Люблю». И снова заснул.
Из оцепенения его вывел голос сына:
— Папа… Пап! Ты слышишь меня?
«Это Джефф. Голос Джеффа. Он крупнее и выше брата, но голос у него высокий. Даже слишком высокий».
И в самом деле, ораторствуя в суде, Джеффри в порыве эмоций, бывало, срывался на визг. Брендон, как-то раз присутствуя на заседании, где в качестве адвоката выступал его сын, наблюдал подобную ситуацию. После суда он попенял за это сыну, и тот обещал впредь держать себя в рамках. Но, как подозревал Брендон, это Джеффу не всегда удавалось. Впрочем, адвокатом Джеффри О’Брайан был неплохим, и отец признавал это.
— Ты слышишь меня, папа? — в который раз повторил Джефф.