— Никто тебя не заставляет писать про этих пуэрториканцев, — заверил он меня. — Это просто одна из возможностей. Может, ты начнешь как-то иначе и потом перейдешь к другим вещам, и чем больше их будет, тем лучше. Сам поймешь, что написать.
В дверях, после еще одного рукопожатия (мне казалось, что мы только и делали весь вечер, что жали друг другу руки), я сказал:
— Так за этот десять долларов — да, Берни?
— Да, Боб.
— А тебе обязательно было браться за это? — спросила меня Джоан, как только он ушел.
— Почему нет?
— Ну потому что написать это невозможно — правильно я поняла?
— Слушай, сделай мне, пожалуйста, одолжение. Отстань, а?
Она встала прямо передо мной, руки в боки.
— Не понимаю, Боб. Зачем ты пообещал ему, что напишешь?
— А сама как думаешь? Потому что нам очень понадобятся эти десять долларов — вот почему.
В конце концов я все это выстроил — ну, выстроил-шмыстроил. Просто заправлял в свою старую машинку сначала первую страницу, потом вторую, потом третью — и я все-таки написал эту галиматью. Там действительно все начиналось с бедных пуэрториканцев, но больше двух страниц я из них выжать не смог; пришлось придумывать, как еще Винсент Джей Полетти может продемонстрировать избирателям свои исполинские добродетели.
Что делает слуга народа, когда ему позарез надо помочь людям? Раздает им деньги, вот и все; и Полетти у меня довольно быстро раскошелился сверх всякой меры. Дошло до того, что даже последним его противникам ничего не оставалось, как сесть в такси к Берни и сказать: «К Полетти!» — и все их проблемы тут же оказывались разрешенными. Что хуже всего, я был убежден, и в этой своей убежденности непреклонен, что ничего лучше написать я не могу.
Джоан этот рассказ не читала, потому что она уже спала, когда я наконец засунул эту писанину в конверт и донес до почтового ящика. На протяжении целой недели от Берни тоже ничего не было — и мы с Джоан о нем тоже не говорили. Потом, в тот же час, что и прошлый раз, на самом излете и без того утомительного дня, в прихожей раздался звонок. Я знал — как только открыл дверь и обнаружил на пороге улыбающегося Берни с еще не просохшими следами дождя на свитере, — что проблем не избежать, но я знал также, что просто так он меня не проведет.
— Боб, — сказал он, усаживаясь. — Мне самому не хочется этого говорить, но в этот раз ты меня разочаровал.
И он извлек сложенную в трубочку рукопись из-под свитера.
— Эта вещь, Боб, совершенно пустая.
— Шесть с половиной страниц. Нельзя сказать, что совершенно пустая, Берни.
— Боб, давай ты не будешь говорить мне про страницы, а? Я знаю, что здесь шесть с половиной страниц, но они пустые. Ты выставил этого человека идиотом, Боб. Он у тебя только и делает, что всем башляет.