— У этих людей были семьи?
— Почем мне знать. Может, и были. Я не интересовался.
— И на кой черт им понадобилась твоя смерть?
— После Первой Уральской по этим землям рыскало немало мстителей и охотников за головами. Да и после Второй, надо думать, их было достаточно. А вы разве не из таких? Зачем вы меня схватили и наводили обо мне справки?
— Так ты воевал? На чьей стороне? — Мизгирь пропустил вопрос пленника мимо ушей.
— Ни на чьей, — мотнул он головой. — Но этого тоже иногда хватало, чтобы перейти дорогу или «западным», или «восточным».
— Кем же ты был, если не тем и не другим? Бандитом и мародером?
— Обычным мирным гражданином. Старался держаться подальше от ваших разборок — они меня не интересовали. Но вам было наплевать, кто я — мирный беженец или мародер. Для вас, «восточных», я был врагом лишь потому, что не хотел сражаться за вашу чертову независимость! А зачем она мне сдалась? Я уже был независимый! Причем и от вас, и от «западных», чьи руки также были по локоть в крови и чьи лозунги звучали столь же мерзко.
— То есть прикидываешься мирным беженцем, да? — переспросил комвзвод. — Ну-ну, заливай больше! Думаешь, я не в курсе, что во время войны ты состоял в банде некоего Мотыги? Того, которого грохнули потом братья Дерюжные.
— Знать не знаю ни про какого Мотыгу, ни про здешние банды, — отрезал Чернобаев. — Это кто вам про меня такое наплел? Случайно не Колька Чулым?
— Нет, не Колька, — соврал Мизгирь. Пленник не узнал его, а иначе бы уже припомнил, что виделся с ним на заднем дворе «Козырного короля». — Но есть в округе люди, которые не забыли, кто такой Пахом Чернобаев. И на кого он работал, прежде чем загремел в Острог…
На самом деле Мизгирь не наводил о Папе Карло справки в дорожной службе, так как это выглядело бы подозрительно. Вместо этого он наказал своим людям подслушивать в барах разговоры дорожников. И вот вчера выяснилось, что один из их коллег уже третий день не выходит на службу. И что в бараке, где он жил, его тоже не видели с самого воскресенья. Разумеется, пропавшего без вести бывшего зека знали на работе под настоящим именем. И знали, за что он отсидел, поскольку его устроил туда сам начальник Острога.
С этими сведениями и пришел Мизгирь к кладовщику «Гордой», о котором заикнулся тогда в беседе с Чулымом. Однако старенький дядя Вася мало чем помог комвзводу.
«Ты думаешь, я тутошних окаянных бандюков по именам знал? — усмехнулся кладовщик в ответ на вопрос, знаком ли ему некий Пахом Чернобаев. — Они же друг друга только по кликухам называли, да и те поди все упомни. Кто из них мог убить пятерых и загреметь на долгий срок? Ну ты и вопросы задаешь! Да кто угодно! За каждым такой список грехов числился, что его на суде три дня кряду зачитывали бы. Хотя после гибели Мотыги большинство его подручных разбежалось, а прочие в могилы слегли. Так что в Остроге, сдается мне, чалилась мелкая сошка. Одна из шестерок, которую скормили тогдашнему правосудию также, как Чулым «скормил» выживших дерюженцев «святым»»…