— Да как вы не понимаете, старые тюфяки! — сказал он мне — Они же сгноят вас всех здесь! А вы просто сидите и ждёте своей смерти! Надо что-то изменить! Побег, революция! А вы...
Шустер отпустил меня, забился в угол и заревел.
— Фаустпатроны, — замычал он вполголоса, — я ведь три "шермана" подбил. А они...
Я хотел обнять его и приободрить, но он толкнул меня и отошёл подальше.
Через пару месяцев нас согнали возводить ферму неподалёку.
— Это земля английского лорда Сесила — сплетничал кто-то из нас, — здесь куда ни посмотри, всё до горизонта — его земля. Он родственник лейтенант-губернатора провинции, одолжил у него нас, его рабов.
Когда мы выкапывали землю под фундамент для коровника, подъехал американский рыдван и из него вылез мужчина пятидесяти лет, в ношенной куртке, штанах и резиновых сапогах. Перед тем как он подошёл к нам, охранники схватили каждого и посыпали белым порошком с запахом ромашки. Отгоняли наших вшей от уважаемого человека, изволившего посетить нас.
— С вами здесь хорошо обращаются? — скромно спросил мужчина на нашем языке.
— Да! — в один голос сказали все мы. Охранники лагеря очень не любили, когда на них жалуются.
— Вам что-нибудь принести? — снова спросил он.
Тут мы почесали головы и каждый попросил для себя что-нибудь. Сигареты, граммофон, остатки обеда. Я попросил новые сапоги, потому что мои уже разваливались.
На следующий день он привёз всё — и наши охранники забрали почти всё. Сапоги я всё же получил.
— Они что, для конной езды? — спросил я у нашего добродетели.
— Остались от моей бывшей жены — сказал он, — любила она лошадей. Теперь весь табун на мыло отправлю.
— Погляди-ка, Золушка с туфельками! — сказал кто-то из наших, завидев меня с женскими сапогами в руках.
— А кто это был? — спросил я, глядя в след исчезающему в дорожной пыли американскому рыдвану.
— Как кто? Лорд Сесил! — ответили мне.
Шустер отказывался возводить коровник, постоянно увиливал и притворялся больным. Ему претила сама мысль что благодоря ему потомки британских колонистов будут наслаждаться говядиной в своих отапливаемых домах, в то время как его армия должна была уже разбомбить и завоевать все их города.
А может, он не притворялся. Или наконец поверил, что болен. Мы нашли его тело в поле, съедаемое вшами.
Тут вдруг проснулось наше чувство воинского братства — устроили ему похороны и сложили у коровника могилку из битых кирпичей.
— Панцергренадер Ганс Шустер, — произносил я, — наш друг и боевой товарищ, пал смертью храбрых на вражеской земле...
— ...из-за своего дурного нрава, — заметил кто-то из нашей собравшейся толпы.