Они пили дождевые капли с травы посреди ведьминого кольца, и если он не знал, что делает, она-то, во всяком случае, отдавала себе в этом отчет. И если он не подозревал, к чему у них клонится дело, когда они, приникнув друг к другу, сидели под елкой на краю земли, она прекрасно это знала; она знала все, знала, что тело ее еще не сформировалось и слишком узко, что ей, скорее всего, будет больно, но это не беспокоило ее: она расстелила на хвое желтый плащ и притянула Тарика к себе, она улыбалась, пахло еловыми иголками и влажным грунтом, на кончиках пальцев сохранился едва ощутимый, терпкий запах чесночников.
Когда все кончилось, Тарик оторвал застывшее лицо от ее груди и пробормотал несколько слов на непонятном языке. Карианна улыбнулась, спокойная и ликующая, она запустила руку в его густую черную шевелюру. Теперь она обрела власть над собственным телом. Теперь и он стал хозяином своего тела, навсегда. Между ногами у нее горело и саднило, но это не имело значения. Тарик лежал беспомощный и близкий. Таким она и хотела его видеть.
Он сверкнул глазами.
— Я не должен был этого делать, — прошептал он. — Я ужасно виноват. Прости меня. Карианна. Я не должен был…
— Но мне же хотелось, — отвечала она. — Не надо угрызаться, Тарик. Мне хотелось этого.
— Нельзя было так поступать с тобой, — повторил он и, поднявшись на ноги, отвернулся от нее и привел в порядок одежду.
По дороге домой он в основном молчал, однако крепко стиснул ее ладонь, когда она взяла его за руку.
— Не нужно ни о чем жалеть, — сказала Карианна. И, отгоняя подкрадывавшуюся тоску, упрямо продолжала: —
Мне хотелось этого! Я люблю тебя, Тарик!
Он посмотрел на нее и улыбнулся, хотя вид у него по-прежнему был обескураженный и беззащитный.
Тем не менее между ними еще раза два-три было то же самое, и каждый раз по настоянию Карианны.
Она наконец-то почувствовала свободу, почувствовала, что никто на свете не волен распоряжаться ее телом.
Но Карианна плохо представляла себе, чем это чревато.
Если кто и мог забеременеть, то другие, только не Карианна.
Солидные матроны, бывало, раздавались до невероятных размеров, делались такими толстыми, что с трудом таскали ноги по лестнице, и тогда они садились в кресло у окна и вязали розовые и голубые пинетки, пока в один прекрасный день не лопались от скуки и не получали себе в объятия окровавленного, визжащего, только что народившегося человечка.
Естественно, она не допускала и мысли о том, что нечто подобное может однажды произойти с ее собственным телом.
Когда в какой-то месяц эти дела не пришли вовремя, она не встревожилась: менструации никогда не отличались у нее регулярностью.