Глава 28
Я нужен Ричарду Бёртону
Вспоминая нашу первую встречу с Мартином Риттом — заслуженным американским кинорежиссером, который снял «Шпиона, пришедшего с холода», я краснею: уж больно дурацкий был на мне тогда костюм.
Дело происходило в 1963-м. Мой роман еще не вышел. А Ритт уже выкупил права на его экранизацию, изучив пиратский экземпляр рукописи, подсунутый ему моим литературным агентом, или издателем, или каким-нибудь умником из копировального отдела, у которого был приятель на киностудии под названием «Парамаунт». Потом Ритт станет хвастать, что украл эти права. И я потом с ним соглашусь. А в то время я посчитал его человеком безграничного великодушия — он ведь не поленился приехать аж из самого Лос-Анджелеса в компании своих не менее великодушных друзей, чтоб угостить меня обедом в отеле «Коннот» — этом храме эдвардианской роскоши — и сказать несколько лестных слов о моей книге.
А я прилетел аж из самого Бонна, столицы Западной Германии, за счет Ее Величества Королевы. C кинематографистами мне, дипломату тридцати двух лет, встречаться еще не доводилось. В детстве, как и все мальчишки того времени, я был влюблен в Дину Дурбин[51] и покатывался со смеху над «Тремя балбесами»[52]. А когда смотрел фильмы про войну, сбивал немецкие самолеты, которыми управлял Эрик Портман[53], и праздновал победу над фашистами вместе с Лесли Говардом[54]. (Мой отец был твердо убежден, что Портман — нацист, и говорил, его нужно интернировать.) Потом я рано женился, родились дети, денег не хватало, и мне уже было не до кино. Мой литературный агент, очаровательный человек, больше всего на свете мечтавший стать барабанщиком в джаз-банде, но не позволявший себе за этой мечтой следовать, жил в Лондоне. О мире кино он, видимо, знал больше моего, но, подозреваю, ненамного. Однако договорился с киностудией именно он, и именно я после нашего с ним совместного праздничного обеда подписал бумаги.
Я уже говорил, что в мои обязанности второго секретаря британского посольства в Бонне входило сопровождать высокопоставленных немецких гостей, желавших ознакомиться с работой британского правительства и его парламентской оппозиции, поэтому-то я и приехал в Лондон. И вот почему, улизнув со службы, я явился в «Коннот», на обед с Мартином Риттом, в узком черном пиджаке, черном жилете, светло-сером галстуке и брюках в серо-черную полоску — такой костюм немцы называют штреземан — в честь прусского государственного деятеля, который имел несчастье (недолго, правда) руководить Веймарской республикой. И вот почему Ритт, пожимая мне руку, спросил грубовато, но сердечно, какого черта на меня нашло, зачем я вырядился как метрдотель?