Головой своей Ронни, по словам Оливии, гордился не меньше, чем руками, и вскоре после женитьбы заложил ее ученым-медикам за пятьдесят фунтов — деньги вперед, доставка товара после смерти продавца. Не помню, когда мать мне об этом поведала, но помню, что с того самого дня я порой рассматривал Ронни с отстраненностью палача. Шея у него была очень толстая и соединялась с туловищем почти под прямым углом, без всяких изгибов. Я прикидывал, куда ударил бы топором, если б пришлось это сделать. Мысль о том, чтоб убить отца, владела мной с ранних лет, и даже после его смерти я порой об этом думал. Может, я просто злился, что так ни разу и не смог положить его на обе лопатки.
По-прежнему сжимая одетую в перчатку руку Оливии, другой рукой я машу Ронни — а его окно высоко-высоко, — и Ронни машет мне в своей обычной манере: он откинулся назад, застыл, и только воздетая в пророческом жесте рука будто бы отдает команду небесам. «Папа! Папа!» — кричу я. И голос мой похож на кваканье гигантской лягушки. За руку с Оливией я марширую обратно к машине, весьма довольный собой. В конце концов, не каждому маленькому мальчику удается держать отца в клетке, чтоб не делить с ним мать.
Но отец говорил, ничего этого не было. Мысль о том, что я когда-нибудь мог видеть его в тюрьме, уж очень его оскорбляла. «Чистой воды вымысел, сынок, от начала и до конца». Ну да, признал отец неохотно, некоторое время он пробыл в Эксетере, но в основном — в Винчестере и Уормвуд-Скрабс. Никакого преступления он не совершил, ничего такого, что разумные люди не уладили бы миром. У него вышло, как у того рассыльного, который взял из коробки с мелочью пару шиллингов взаймы и был пойман прежде, чем смог их вернуть. Но дело не в этом, утверждал отец. Дело вот в чем — сообщил он по секрету моей сводной сестре Шарлотте, своей дочери от другого брака, когда жаловался на мое прямо-таки неуважительное к нему отношение (я просто-напросто отказывался отдавать ему долю со своих гонораров или вложить несколько сотен тысяч в развитие большого участка зеленой зоны, который он приобрел обманным путем, одурачив какой-то муниципалитет), — так дело вот в чем: всякий, кто бывал в эксетерской тюрьме, прекрасно знает, что дорогу из окон камер не видно.
* * *
И я ему верю. До сих пор. Я неправ, прав он. Вовсе он не стоял за этим окном, и я не махал ему рукой. Но что есть правда? И что есть память? Нужно дать другое название этой человеческой способности — воспринимать события прошлого так, будто они все еще происходят. Я видел его за тем окном, и сейчас