Что же до того самого пресловутого женского счастья, отсутствие которого в моей жизни так печалило Таньку, меня перспектива его появления скорее пугала. Во мне еще очень живы были воспоминания о той кабале, в которую я некогда попала, связавшись с Болдиным. Я просто боялась, отчаянно боялась снова влипнуть чересчур сильно, потерять себя, свою волю, мысли, чувства, намерения. Боялась снова подпасть под чьи-то манипуляции, стать послушным воском в чужих руках. Я дорожила своей свободой, как единственным по-настоящему ценным сокровищем. Прежде всего свободой творчества. И возможность появления в моей жизни человека, который мог бы так или иначе эту свободу ограничить, пролезть ко мне в душу и заявить свои права на мои мысли, вызывала у меня ужас.
Я жила достаточно нелюдимо, замкнуто, общаясь с людьми лишь по необходимости и ни с кем не заводя тесных связей. Конечно, у меня появлялись приятели и приятельницы, но даже мысль о том, чтобы приглашать кого-то домой, выдерживать общество других людей в течение нескольких часов – да еще и на своей территории, мне претила. Это было досадным неудобством, ненужной мне социальной игрой, отнимающей время от главного – от творчества. По счастью, вскоре в литературных кругах за мной закрепилась слава недружелюбной высокомерной стервы, и ряды желающих срочно завести со мной закадычную дружбу заметно поредели.
Вот как-то так примерно и обстояли мои дела на тот момент, когда Роберт обратился ко мне со своим неожиданным предложением. И, честно признаться, поначалу оно меня скорее испугало. За годы своего затворничества я отвыкла иметь дело с большим количеством людей, и, не понаслышке представляя себе, что такое театр, каков механизм создания того действа, которое зрители впоследствии видят на сцене, отчетливо понимала, что не хочу больше в это ввязываться. К тому же театральный мир прочно ассоциировался у меня с Болдиным, с его деспотизмом, окончившимся чистейшим предательством, что тоже не способствовало положительной оценке поступившего мне предложения. В общем, я почти уверена была, что откажусь от этой идеи. Но все изменилось, когда я услышала музыкальную тему, которую написал к моему произведению Генри Кавендиш.
Я приехала к нему теплым весенним вечером. Генри обычно жил в лондонской квартире, но меня специально пригласил в свой загородный дом, расположенный к югу от столицы, в графстве Сюррей.
– Такая прекрасная погода, – сказал он мне по телефону. – Редкость для наших краев.
Тут я хмыкнула, но не стала объяснять Генри, каков обычно бывает апрель в Москве.