.
Фальсификация следственных дел была основной специальностью Агранова, дослужившегося в конце концов до звания комиссара госбезопасности 1 ранга. В книге бывшего Главного военного прокурора СССР Б. Викторова «Без грифа „секретно“» приводится письмо вдовы известного русского ученого-аграрника А. В. Чаянова, где она рассказывает об иезуитских методах, применявшихся Аграновым на допросах мужа. Нет, сам Яков Саулович никого не истязал физически. Он добивался психологической победы над беззащитной жертвой, склонял своих подследственных к самооговору и клевете. Не исключено, что Сталин лично поручил Агранову заниматься делами крупных ученых и писателей, брошенных в застенки НКВД. За теми, кто гулял на свободе, Агранов также следил очень зорко, — пример с Маяковским напрашивается сам собой. Внешне дружба с писателями казалась довольно безобидной. Агранов с женой часто появлялся в писательских домах, в «салонах» и на вечеринках. Некоторые московские литераторы удостаивались чести быть приглашенными к Агранову на дачу в Зубалово. Михаил Зощенко записал в середине пятидесятых годов: «Агранов подарил револьвер Маяковскому. (А мне сказал — после обеда: „Пойдем, дружище, постреляем немного из духового ружья“.)»[27]
В июле 1937-го «Яня» будет арестован и через год расстрелян. Как считает В. Скорятин, «знаток советской литературы» оставил после себя тайник с ценными материалами, до сей поры не найденный[28]. Не удивлюсь, если в случае обнаружения тайника, там окажется рукопись Бабеля о ЧК. Едва ли ловец писательских душ выпустил ее из своих рук…
…Кто еще? Достоверно известно: одесский чекист Владимиров, знаменитый зубр ГУЛАГа Семен Фирин, шеф НКВД Генрих Ягода. Все они так или иначе служили Бабелю «моделями» для романа. Жена писателя Антонина Николаевна Пирожкова вспоминает: «Как-то, возвратившись от Горького, Бабель рассказал:
— Случайно задержался и остался наедине с Ягодой. Чтобы прервать наступившее тягостное молчание, я спросил его: „Генрих Григорьевич, скажите, как надо себя вести, если попадешь к вам в лапы?“ Тот живо ответил: „Все отрицать, какие бы обвинения мы ни предъявляли, говорить „нет“, только „нет“, все отрицать — тогда мы бессильны. Позже, когда уже при Ежове шли массовые аресты, вспоминая эти слова Ягоды, Бабель говорил:
— При Ягоде по сравнению с теперешним, наверное, было еще гуманное время“»[29].
Николай Ежов, сменивший Ягоду осенью 1936 года, открыл еще одну страшную страницу в истории советского общества. Большой террор приобрел новые качественные и количественные характеристики. Бабель знал Ежова (и о Ежове) лучше многих других писателей — и о том речь впереди, — поэтому казался Илье Эренбургу мудрее прочих. «Однажды, покачав головой, он сказал мне: „Дело не в Ежове. Конечно, Ежов старается, но дело не в нем…“»