…Время стерло зловещие ярлыки с этих имен, очистило их портреты от политической грязи[63]. Разве так уж важно для нас, что они поддержали Троцкого, а не Сталина? Конечно, нет. Выбрав Троцкого, тем самым подписали себе смертный приговор. Впрочем, нет никаких гарантий, что если бы сделали иначе, то остались бы в живых. Сталин не любил ярких независимых людей и потому уничтожал их в первую очередь.
Вокруг «Конармии».
Военные заговорщики
В заявлении на имя Молотова доведенный до отчаяния Мейерхольд писал из тюрьмы: «… надо мной повис дамоклов меч: следователь все время твердил, угрожая: „Не будешь писать (то есть — сочинять, значит?), будем бить опять, оставим нетронутыми голову и правую руку, остальное превратим в кусок бесформенного окровавленного искромсанного тела“. И я все подписывал до 16 ноября 1939 г. Я отказываюсь от своих показаний, так выбитых из меня, и умоляю Вас, главу Правительства, спасите меня, верните мне свободу. Я люблю мою Родину и отдам ей все мои силы последних годов моей жизни» (13 января 1940 г.)[64].
Уверен, что и Бабель слышал те же угрозы, однако в деле писателя подобные улики против следователей-садистов не сохранились. Поэтому выдвигаемая мной версия выглядит логичной: издевательствам и пыткам он предпочел систему кривых зеркал. Прежде всего искаженным получился его писательский автопортрет. В собственноручных показаниях читаем:
«В этот же период 1924–1925 гг. Воронским был дан бой по поводу моей книги „Конармия“. Думая о ней теперь, через много лет после написания, я прихожу к убеждению, что внутренней основной моей мыслью было желание показать правильность, гибкость, мудрость политики партии, сумевшей за короткий срок преобразить вольнолюбивые (но с неясно оформленным пролетарским сознанием) массы донского, кубанского, терского казачества в армию социализма, в людей, с беспредельным геройством отдававших свою жизнь за советскую страну и вписавших в боевую историю коммунизма самые яркие страницы. Из-за неверного метода мысль эта в моем изложении обратилась чуть ли не в свою противоположность. Самое главное — руководство партии борьбой — выпало, и остались более или менее красочно описанные (приправленные экзотикой и чувственностью) эффектные эпизоды, которыми всегда была богата боевая жизнь Первой Конной.
Внутренняя лживость книги (ставшая для меня ясной довольно давно) не остановила Воронского в его походе против литературных и политических установок партии. Аргументируя литературными достоинствами книги (многими признававшимися), мы стали проводниками в общество идей из арсенала троцкизма, извратили и дискредитировали боевую работу I Конной.