Прощаясь в аэропорту, он долго-долго ее обнимал, и, к своему удивлению, Дениз с минуту ни слова не могла произнести. В конце концов сказала:
— Ну что, увидимся в Бруклине?
— Ладно.
— Покажешь мне свою комнату?
Он кивнул:
— У меня в комнате звезды.
— Звезды? Взаправдашние?
— Наклейки такие, светятся в темноте. На потолке. Все созвездия. Мне мама-мам наклеила.
— Прямо не терпится посмотреть.
Дениз выдавила улыбку. Она по-прежнему обнимала Ноа за плечи, а он ее за талию, будто они танцевали. Она не хотела его отпускать. Сомневалась, что сможет. Силуэты вокруг были бестелесные, смазанные: Дениз увидела, как Джейни глянула на часы, а доктор Андерсон тихонько заговорил с Чарли. Затем Чарли положил тяжелую лапу ей на спину и сказал:
— Пошли, мама, им на самолет пора, — и Дениз поняла, что должна это сделать (отпусти!), и отпустила его.
Втроем они ушли, встали в очередь на предполетный досмотр. Доктор Андерсон — чопорный человек, отец Дениз таким был, из того же племени фермеров и врачей, что серьезно относились к своей работе и под церемонностью прятали доброту; и Джейни — такая же мать, изо всех сил старается справляться с работой, что ей выпала; и этот желтоволосый мальчик, к которому в сердце своем Дениз, что толку отрицать, питала некую любовь. (Отпусти.)
Ну перестань, Дениз. Если она не сломалась, когда ветры ада задували жгучие искры ей в рот, уж сейчас-то явно не сломается. Она заставила себя посмотреть, как они пристроились к череде остальных людей, которые тащили с собой все то, что им разрешалось взять в дорогу откуда-то отсюда куда-то туда. А рядом с Дениз стоял ее Чарли — высокий, прямо взрослый мужчина, и она была благодарна за то, что его рука поддерживает ее.
Теперь же, в машине, Дениз косо на него поглядела. Чарли смотрел в окно, думал свои Чарльские думы — о чем этот мальчик думает? Надо выяснить. Надо у него спросить. Чарли пальцами отбивал ритм по стеклу.
Может, он думает про Генри. Генри все эти годы твердил, что пора взглянуть правде в глаза, что Томми умер и никогда не вернется, но затем кости Томми и впрямь нашлись, и Генри это доконало. Он никогда не признавал смертную казнь, считал, что ее применяют несправедливо и с пристрастием расового толка, а теперь негодовал, что прокурор не завел речь о смертной казни для убийцы, который в то время был слишком юн. Смерть поглотила Генри. И все равно Дениз, пожалуй, позвонит ему, пригласит поужинать. А если он откажется, она попытается снова и снова, и однажды он, может, и приедет.
У могилы она сказала Генри правду: она скучала по Томми каждый день и каждую секунду. Скучала, но чувствовала его присутствие — не в этом другом ребенке, но вокруг, и это нельзя удержать и нельзя понять, как не удержишь Томми, как не поймешь, отчего она мгновенно открыла сердце Ноа или отчего ее любовь к Генри так ноет и ни в какую не хочет уходить.