— У вас мороженое тает, — сообщил ей Андерсон.
Она облизала рожок, потом пальцы, один за другим, смеясь над собой. Просто хохотушка, решил было он, но нет — смех ее поднимался из глубин, раскатывался в воздухе, занимал пространство. Мороженое, подумал Андерсон, и головокружительный восторг поднялся по телу прямо от бледных подошв. Тайный ключ к жизни — мороженое. Ее смех звенел у него в ушах, не умолкая.
Андерсон надеялся, что этот смех никогда не умолкнет.
Он уже подустал. Ты подумай, как утомительна, оказывается, эта возня в воде. Он сопротивляется сильнее, чем предвидел. Да перестань ты копошиться, подумал он. Отпусти.
Он открыл глаза. Течение быстрое. Сандалий и книги уже не видно — слились с песком.
Сердце било как молот. Андерсон прикинул, сколько до берега. Пожалуй, можно и выбраться, если охота. И дальше что? Вернуться в это тесное существование, что скукоживается все больше, — жуешь морепродукты, ненадолго выходишь погулять. Не ужасная жизнь. Но она сходит на нет…
По языку Андерсон уже не скучал. Ему нравилась конкретность этого нового бытия — солоноватый вкус краба, застенчивое и любопытное лицо девушки, подающей блюдо с этим крабом, песок в сандалиях по дороге к бунгало, щекотка дыхания в ноздрях при медитации. Словно сама земля взирала на Андерсона, обняв его лицо ладонями. Нашептывала ему на бессловесном языке, который он на всю жизнь забыл и лишь теперь вспомнил; говорила с ним о реальности до того безбрежной, что ни с кем не поделиться, даже если бы он мог. Он с трудом узнавал себя в зеркале: смуглое, беззаботное, затвердевшее лицо, бешеные блистающие глаза — это кто такой? Андерсон принял простоту с благодарностью, но знал, что скоро перестанет понимать даже самые примитивные разговоры. И прогнется под грузом того единственного, чего боялся, — беспомощности.
Берег — бледный мазок вдалеке. Там на песке книга Андерсона. Без нее он словно осиротел; последние дни всюду таскал ее с собой. Поначалу прибегал к ней, чтобы уклониться от разговоров, — нырял лицом в страницы, которые написал и больше не мог прочесть, — но под конец книга стала ему как будто другом. Просыпаясь ночью, потерянный и напуганный, он включал свет и сквозь мельтешение жирных мотыльков устремлял взгляд на голубую обложку. Книга говорила с ним без слов — подтверждала, что он жил.
Может, ее найдет туристка, выйдя на охоту за раковинами. Может, эта книга перевернет ей жизнь.
Ноги ныли. Андерсон глядел на отступающий клочок берега под солнцем, пока берег не обернулся лишь обманом зрения, воображаемым оазисом. Вспыхнул — и пропал. Конечно, тело сопротивляется смерти. Конечно; так устроена жизнь. С чего Андерсон решил, что будет иначе? Он постигал этот урок снова и снова: сколь тщательно ни планируй и ни проводи исследование, непознанное всплывет из пучины и опрокинет все твои планы. Но ведь в свое время Андерсона это и привлекло, так? Пучина того, чего мы