— Смотри-ка! — удивился Иван Михайлович. — А спал — хоть из пушки пали.
— Это от слабости. Ужасная у меня слабость, Иван Михайлович, прямо-таки до смешного…
— Это верно, что до смешного! — подтвердил Лапшин.
— Но на работу я пойду!
— А что, — спокойно согласился Иван Михайлович. — Конечно, можешь работать.
Окошкин ненадолго обиделся. Он думал, что Лапшин удивится его мужеству или похвалит, а тот допил чай, натянул сапоги и велел Василию поторапливаться.
— Может, машину вызовем? — томным голосом осведомился Окошкин. — Я все-таки…
Машину не вызвали.
В Управлении, едва Лапшин снял шинель, к нему в кабинет влетел Окошкин в сообщил:
— Жмакин сорвался, Иван Михайлович.
— Да что ты?
— В Ленинграде он.
— Ты думаешь? — спросил Лапшин.
— Точно! — воскликнул Окошкин. — Его брать надо.
— Ну и бери. Кстати, как там Тамаркин — дружок твой? Все в порядке?
Окошкин скис. Лапшину привели дядю Паву — степенного, очень красивого конокрада. Покашляв в ладонь, дядя Пава сел на стул и положил большие, в крупных узлах вен, руки на колени. «Такой и задавить может своими ручищами, — подумал Иван Михайлович, — только попадись на дорожке». Когда Лапшин взглянул ему в глаза, тот почтительно произнес:
— Здравия желаем, гражданин начальник.
— Здравствуйте, — ответил Лапшин. — Что имеете добавить к показаниям?
— А никаких показаниев и не было! — произнес дядя Пава лениво. — Которое у вас написано — все вранье. В расстройстве был за несправедливость и наговорил невесть чего.
Злобно-лукавые его глаза внезапно погасли, сделались мутными. Он пригладил большой ладонью синие, с цыганскими кольцами, кудри и потупился.
Лапшин молча перелистывал дело Шкаденкова.
— Везде ваши подписи…
— Мало ли…
— Но это вы подписывали.
— Хотел — подписывал, не хочу — говорю, не подписывал. Плевал я на вас, гражданин начальничек.
Он с хрустом почесал седеющую бороду и значительно произнес:
— Торопиться нам некуда, куды вы меня направляете — не опоздаем. Там завсегда место найдется — хушь нынче, хушь завтра. Назад не вернут. А тут все ж в окошко взглянуть можно. Хоть и в крупную клетку небо, а все ж небо, облачка в небе плывут…
Иван Михайлович молчал. Его большое лицо потемнело. Он покашлял, еще порылся в деле, потом позвонил и велел вызвать Бочкова. Тот пришел, хромая, в дверях вынул изо рта пустой мундштук и встал смирно.
— Картина ясная, — сказал Лапшин. — Следствием установлено, что кулак Шкаденков действительно совершал налеты, уводил коней, убил колхозного конюха Мищенко. Вот в этой части — доработайте…
Он показал Бочкову лист дела.
— Ясно?