На минуту воцаряется молчание. Иренг с трудом сдерживает охватившее ее волнение. Второй носильщик все еще стоит на месте, не зная, что предпринять. Первый пододвигает Ранте тарелку с кассавой.
— Поешь лучше вот это.
— Да, поесть надо. Со вчерашнего дня во рту ничего не было. Две ночи не спал. Сейчас бы поспать, да надо идти в город навестить ребенка в больнице.
— Заболел?
— Да. Первый раз решили отвезти в больницу. Другие дети так померли, дома.
Все молчат. Вокруг тишина, не слышно даже пения птиц и журчания воды в реке. Первый утренний ветерок слегка колышет пальмовые листья на веранде. Иренг вытирает глаза и уходит в хижину. Вскоре оттуда слышится ее печальный голос:
— Хотелось бы угостить вас кофе, но что поделаешь — нет ни кофе, ни сахару.
— Ничего, сойдет и вода, лишь бы была горячая, — отзывается первый носильщик.
Иренг появляется на веранде. Она несет чайник, от которого идет пар, и несколько чашек с блюдцами. За исключением Иренг, все жадно набрасываются на чай. Иренг подходит к мужу.
— Давай, я перевяжу тебе руку.
Ранта отводит ее руку и ставит чашку на амбин.
— Не нужно. Ничего страшного.
— Пак, — просит Иренг с нежностью и состраданием.
Ранта продолжает есть кассаву. Проглотив последний кусок, он произносит:
— Ничего, Иренг, ничего страшного. Вот подожди — придут лучшие времена и ничего подобного больше не повторится.
Концом кебайи Иренг снова вытирает глаза, затем, низко наклонившись, чтобы скрыть подступающие слезы, поворачивается и быстро уходит в хижину. Уже оттуда, сдерживая рыдания, она говорит:
— Ах, пак, я всегда говорила, что ты слишком терпелив. Когда придут эти твои хорошие времена?
Ранта улыбается.
— Мне приятно слышать такие вопросы, Иренг. Я давно их жду. Ты спрашиваешь, когда придут лучшие времена?
Оба носильщика внимательно слушают Ранту.
— Когда? — повторяет он. — Это будет зависеть от того, когда мы сами начнем действовать.
— Я не понимаю тебя, пак, — говорит Иренг. Тут в разговор вмешивается второй носильщик:
— И верно. Когда же? Раньше нас притесняли староста, господин старший администратор, житья не давали, заставляя нас отбывать разные трудовые повинности. Потом пришли японцы, согнали нас в трудовые отряды и снова заставляли работать, пока не высохнешь в щепку, пока не сдохнешь. Затем наступили времена НИКА[10]. Опять принудительные работы, расстрелы — каждый день. А теперь? Теперь не дают покоя банды дарульисламовцев. Мало того, наши же товарищи, когда становятся господами, относятся к нам…
— Как дикие звери, — вставляет Ранта.
— Да, как дикие звери. Запугивают нас армией, полицией, дарульисламовцами, заставляют нас воровать, а платят за это палками. Нет, видно, так и не дождаться нам хорошей жизни. Когда же мы сами начнем действовать?