— А то он бы нас спалил? Эта штука у него…
— Излучатель. Да, вещь сильная.
— Этот «мусорщик»… Я даже не представлял, что они такие… Даже слова такого нет.
— Хорошо сказано — нет такого слова, — кивнул Клещ. — Они чужие — и этим все сказано. Мы для них — хуже индейцев для конкистадоров. Те были хотя бы благородные идальго. А эти — просто ассенизаторы.
— Тогда правильнее нас сравнить с крысами на их помойке, — заметил Прохор.
— Правильнее. Только не хочется мне даже такого сравнения. Крыс хотя бы держат как домашних питомцев, кормят их…
— …опыты ставят на них, дрессируют…
Клещ фыркнул:
— В точку! Мы гребаные лабораторные крысы. И электроды у нас в мозгах, как у крыс.
— Не у нас, — возразил Прохор. — У нас с тобой нейрофонов нет.
— У людей! — рыкнул Клещ. — Мы же с тобой люди! Но таких, как мы, осталось немного. И больше за людей вступиться некому. Все человечество просто выбросили на помойку…
Прохор кивнул. Все это было очевидно, только понять, ощутить такое трудно. Что такое человечество для отдельно взятого маленького человечка? Абстракция. Толпы незнакомцев, зачастую неинтересных тебе и неприятных, до которых просто нет тебе дела. Как и им до тебя. Вот так всеобщее надменное равнодушие и погубит это самое зарвавшееся человечество, подсевшее на новую игрушку в уверенности, что это — его высшее достижение. В этом люди напоминают обезьян, накрасивших себе губы найденной у хозяйки помадой, нацепивших себе на голову шляпу, на шею боа из перьев — и думающих при этом, что они создали себе неотразимый образ, с которым стали всесильны.
Только вот хозяйка вернется. И накажет нерадивую обезьяну.
Он переместился назад, к притихшим пассажирам. Подростки тихо перешептывались, все еще настороженно поглядывая в сторону воспитателей. Доверие все еще не было восстановлено. Более того, не было однозначного понимания, что же произошло на самом деле. Воспитатели выглядели подавленными. Что неудивительно: кому приятно осознать себя безмозглой игрушкой в руках чудовищ. Наверное, у каждого пассажира этого автобуса все еще маячил перед глазами образ монстра из чужого мира. Утешало только одно: это существо можно было убить.
Прохор уселся на облезлое сиденье рядом с тощим пареньком в очках. Заговорил, стараясь придать голосу доверительный тон:
— А кроме вас разве никого не осталось в интернате? Из учеников, я имею в виду.
Получилось, конечно, фальшиво. Хреновый из него педагог, однако.
— Не, сейчас же каникулы, — вежливо ответил парнишка. — Все по домам разъехались. Это нам не повезло — кого не смогли забрать, кому просто ехать далеко или вообще некуда.