Я прикрыла за собой дверь и обернулась. Меня поразило, что в номере горел свет — здесь были зажжены все лампы. Я уже протянула руку к выключателю, как вдруг замерла. Позвольте, а кто их включил?
Давид Розенблюм вышел из номера утром. Потом его свалил сердечный приступ. Больного перенесли к Фаринелли в номер первый, и больше он сюда не возвращался. Тогда кто же побывал здесь?
Кто положил уже знакомый мне чемоданчик с жуткими приспособлениями на столик у кровати?
И кто моется сейчас в душе, напевая «Майн либер Августин»?
Дверь в душевую была открыта, оттуда вырывались клубы пара. Голос был знакомым и явно принадлежал фальшивому полицейскому комиссару. А с чего я вообще взяла, что Розенблюм мертв? Мало ли у кого может быть сердечный приступ! Вполне возможно, что толстяк оправился. Почему я решила, что его застрелили охранники? Никто не видел, как это произошло. Очень может быть, Давид Розенблюм жив, здоров и, как ни в чем не бывало, моется в душе?
В отеле, где всех постояльцев взяли в заложники? В отеле, где вовсю идет стрельба?
Я попятилась. Надо как можно скорее бежать из этого номера. Но я опоздала — за дверью уже слышались шаги Хромого. Может быть, в результате охоты на меня охранник резко поумнел? А может, он научился просчитывать мои ходы — ведь каждый человек вполне предсказуем, надо только узнать его получше. Возможно, такая фаза в наших отношениях с Хромым уже настала.
Я увидела, как медленно поворачивается ручка двери, и успела только отступить за плотную портьеру. Плохое укрытие, слишком предсказуемое, но на поиски другого у меня просто не оставалось времени. Зато отсюда я могла видеть все, что происходит в номере.
Для Хромого представшая глазам картина тоже стала полной неожиданностью. Но задерганный охранник, видимо, решил, что это мои очередные происки. Долго раздумывать он не стал, вскинул автомат и высадил остатки рожка прямо в занавеску с рыбками.
Я вцепилась в край портьеры. Вот сейчас раздастся предсмертное хрипение, вода окрасится алым, и на кафельный пол рухнет тело незадачливого «комиссара».
Но ничего подобного не произошло. Самое поразительное, что за простреленной занавеской продолжала весело бежать вода, и мужской голос, не сбившись ни на одну ноту, все так же выводил грустную мелодию про Августина.
Хромой шагнул вперед и рывком отдернул занавеску. Душевая кабина была пуста, только на полочке для мочалок и мыла мурлыкал маленький диктофон.
Дуло полицейской «беретты» уперлось Хромому в основание затылка, и холодный голос «комиссара» произнес:
— Брось оружие!