— Если?
Я поперхнулся.
— Ладно, когда это случится, не будешь ли ты так добр, чтобы встать между мною и Делией? Я не хочу, чтобы она видела…
— Уже поздновато для этого.
— Если бы мой отец был здесь, он бы сказал, что никогда не бывает слишком поздно. Ничто не делает нас негодными. Не важно, во что мы впутываемся, не важно, как глубоко мы опускаемся, — мы всегда можем повернуть назад. Вернуться домой.
— Так ты слушал?
Я пожал плечами.
— Почему это важно? — спросил он.
Я посмотрел на Делию, стоявшую на сцене.
— Она уже долго страдает, и я причинил ей всю эту боль. Я не хочу делать ей еще больнее.
Слеза сорвалась с его лица и упала на мою щеку. Он посмотрел на Делию, потом на меня и кивнул.
Я сделал шаг к сцене, потом повернулся и сказал громче:
— Мне жаль, что я так вел себя в прошлом…
— Мне тоже.
Много между нами оставалось невысказанным, но когда я снова посмотрел в его сторону, его уже не было. Каждые несколько минут меня охватывала дрожь. Я продолжал таять на глазах. Я был совершенно уверен, что проживу до конца выступления, и так же уверен, что не переживу сегодняшнюю ночь. Мне нужен был план ухода, исключавший участие Делии.
Так или иначе, я еще не умер, и нам предстояло играть музыку.
Эхо голоса Биг-Бига только что затихло среди утесов. Я помнил ту бурю, когда отец вышел вперед из глубокого сумрака, не имея при себе ничего и никого, кроме Джимми. В память об этом я начал выстукивать барабанный ритм по верхней крышке гитары.
Мой стук и струнный перебор подняли с места пять тысяч поющих, хлопающих, свистящих и кричащих людей. Я медленно продвигался вперед, вспоминая, как это делала Делия. Не торопясь, петляя среди людей. Один прожектор освещал Делию на сцене, другой был направлен на меня. Когда я подошел ближе, хор загудел. Потом я услышал, как вступил пианист. Биг-Биг — его очередь, его расчет времени. Его пальцы, толстые, как сосиски, наигрывали мелодию на клавишах. Эффект этого звукового кружева был захватывающим. Но, хотя в нем присутствовала своя красота, ему не хватало блеска и величия, пока Делия не открыла рот и не начала петь.
Как зачарованный, я поднялся на сцену. Какая-то моя часть продолжала играть, а другая смотрела, как она изливает свою душу в песне. Улыбка на лице Делии была финальным выражением чувства, целиком охватывавшего ее тело. Каждая мышца, импульс, каждый удар сердца, — все это находило воплощение в ее песне. Пока мои пальцы наигрывали аккорды и перебирали струны, во мне открылись внутренние шлюзы, выпускавшие песню, которую я держал в себе больше двадцати лет.