Моя мать выбежала из комнаты, оставив отца плакать, закрыв лицо руками. Мне было только восемь, но я уже знал гораздо больше о многих взрослых вещах, чем мои сверстники. Я осторожно положил руку на плечо отца.
— Что я могу сделать, пап? — спросил его.
Он покачал головой.
— Я не знаю, Шейн. Не знаю. Я сделал столько ошибок и сейчас уже не могу ничего изменить. Твоя мать хочет, чтобы я ушёл. Тебе придётся сделать выбор: жить со мной или с мамой.
Для меня в этом вопросе всё было очевидно: отец нуждался во мне, а мать — нет. Я бы даже сказал, что для неё я был занозой в заднице.
— Куда мы отправимся? — спросил я.
— Поедем к твоей бабушке в Филадельфию. Она примет нас. Только не говори матери.
— Почему?
— Потому что твоя мать и бабушка терпеть друг друга не могут.
Я видел свою бабушку всего несколько раз, и только когда она приезжала к нам в гости. Мы никогда не ездили к ней в Филадельфию, и в тот день я узнал почему.
Бабушка Вентана или Abuela[2], как она хотела, чтобы я её называл, жила в трущобах. Большинство зданий вокруг её дома находились в ужасном состоянии. Некоторые из них и вовсе выглядели нежилыми, с заколоченными окнами, но люди по-прежнему там обитали.
Дом бабушки находился на заброшенной улице в забытой части города. Кирпичные дома располагались так близко друг к другу, что некоторые даже стояли впритык. В воздухе витал ужасный запах грязи и разложения.
По широкому тротуару перед бабушкиным домом нельзя было пройти. Между домами на улице висели электрические провода и бельевые верёвки с ботинками, болтающимися на шнурках. Вскоре я узнал, что висящий ботинок — это знак того, что в этом районе все наркотики уже проданы. Бабуля сидела на расшатанном стуле напротив своего дома. Пока мы шли от железнодорожного вокзала вверх по улице, она стояла, с разочарованием тряся головой.
— Sinvergьenza[3], — произнесла она, глядя на моего отца. — Всему виной наркотики, да? Проходите внутрь, я приготовлю вам что-нибудь поесть.
Пока бабуля жарила куриные ножки, мы с отцом ждали её за большим обеденным столом. Комната, в которой мы сидели, была выкрашена в ярко-оранжевый цвет, а на одной из стен висело большое распятие.
Когда ножки были готовы, бабушка поставила их на стол с кучей бумажных тарелок и села сама. Мой отец начал есть так, словно первый раз в жизни увидел еду. Покачав головой, бабушка прищёлкнула языком.
— Так ты теперь моя проблема, да? — поинтересовалась она.
— Прости, мама, мне некуда было пойти, — извинился отец.
— Это я виновата. Я не уделяла достаточно времени твоему воспитанию, когда ты был моложе. Я доверяла тебе товар не для того, чтобы ты начал его употреблять. — Облизав губы, она снова цокнула языком. — Вам придётся ещё поработать на меня, но в этот раз, если что-то пропадёт, заплатите за пропажу вдвойне.