Предстоит еще официально передать меня из рук в руки школьному психологу, имени которого я пока не знаю. Я окажусь новенькой, начну учиться с четвертого семестра. И весь семестр, целых девять недель, буду учиться в закрытой школе среди дикой природы.
Все время, пока продолжалась терапия, я злилась, – наверное, чтобы вытеснить свое чувство вины (горя?депрессии?) из-за всей этой истории с Фредом. Мы не пользуемся словом «депрессия» в привычном смысле, потому что, вот честно, если уж у меня нет причин для депрессии, понятия не имею, у кого они есть.
Наверное, Эстер, которая как-никак психиатр-специализирующийся-на-скорби-и-ее-воздействии-на-душевное-здоровье-молодежи, все-таки права насчет дневника.
Вот я и решила: и правда, почему бы не пописать что-нибудь?
Не хотите писать о своих Чувствах – пишите просто о Реальном Мире, что вы видите, что слышите… факты, предметы, все такое. Господи, значит, выворачиваться наизнанку необязательно? И обрекать себя на медленную смерть от миллиона крошечных порезов бумагой? Вот спасибо так спасибо.
Целыми ночами я ничего не делаю, только жду. Жду чего?
Можно сказать, что я слишком долго проводила в одиночестве много времени. Пожалуй, и правда уже пора начать общаться с тетрадкой. Дневник, ночник… ножник, ручник, вечник-свечник. В сущности, это то же самое, что разговаривать с самой собой, но это даже к лучшему, потому что мое сердце все еще в своей стране злости, куда нельзя больше никому.
* * *
«Изрежь его на маленькие звезды». С трудом верится, что это написал мужчина; настолько все хрупко.
Я целиком и полностью понимаю эту легкомысленную самоуверенность, эту влюбленность. Смех, когда оказываешься в объятиях отсутствующего возлюбленного. Если писать сочинение, скорее всего, ахнешь, заметив, что эту строчку можно прочитать, как предвосхищение смерти Ромео. Знамение.
Обожаю этот дробный ритм и угасающий присвист звезд. Представляю, как выдохнули эти слова, как записали их стремительно и твердо на толстой замусоленной бумаге, как пахли дегтем и плевались черными брызгами чернила. Настолько мощный смысл, заключенный в таком изысканном образе – это риск, взрыв, катастрофа.
Но если нет ни опасности, ни риска, это ведь не любовь, да?
Эстер я ни единым словом об этом не обмолвилась.
Мы с Фредом говорили об этом так же, как обо всем на свете, и решили, что до секса мы еще не доросли. А потом, строго говоря, им и занялись.
Потому что, конечно, разум говорит одно – «Пожалуй, все-таки не стоит», а тем временем душа – другое: «Я же тебя знаю», а тело – «