Мы оба молчим, пока я думаю о своем мрачном и беспросветном будущем. Она спрашивает:
– Чем занимаешься?
– Готовился соорудить робота «Лего» для нашего мелкого, но сейчас размышляю над тем, какой же я мерзавец.
– Это уже кое-что. И как ты думаешь улучшить свое поведение?
– А по-моему, не надо его улучшать, так ведь? Нужно после случившего сделать его хорошим в меру сил.
– Ты хочешь о чем-нибудь со мной поговорить? Может, хочешь что-нибудь рассказать?
– Не сегодня.
Может, вообще никогда. Звонит лежащий рядом со мной на полу телефон.
– Принимай звонок. Завтра все расскажешь. – Может быть. – Я все равно тебя люблю, – добавляет она.
– И я тебя тоже все равно люблю.
Либби
Когда Бейли уходит, на часах почти девять вечера. Я все никак не могу успокоиться, поэтому немного танцую, а потом решаю сделать уроки. Вываливаю содержимое рюкзачка на кровать и разбираюсь среди бумаг, тетрадей, ручек, оберток из-под жвачки – короче, всего, что я туда напихала, включая книжку «Мы живем в замке», с которой я не расстаюсь.
Под кучей моего барахла обнаруживается белый почтовый конверт.
Это что еще такое?
Я быстро вскрываю его и начинаю читать.
Я не гад, но собираюсь совершить нечто гадкое…
Сначала я думаю, что он все сочиняет. Снова перечитываю письмо. Потом еще раз.
Знаете, как легко поверить, что все это относится к тебе, особенно когда случается что-то плохое? Почему я? Почему мне все время не везет? Почему мир так жесток ко мне? Почему все меня ненавидят? Мама говаривала, что иногда это относится к другому человеку, а ты просто оказываешься рядом. То есть иногда другому человеку нужно получить урок или что-то испытать, хорошее или плохое, а ты вроде как «соучастник», наподобие актера второго плана в какой-то разыгрываемой сцене.
Возможно, просто возможно, что весь этот кошмар в большей степени относится к Джеку Масселину, чем ко мне. Может, все это случилось для того, чтобы преподать ему урок, как следует обращаться с другими людьми.
Какое-то время я сижу и размышляю над этим. Именно так поступала мама – смотрела на вещи со всех сторон. Она считала, что жизненные ситуации и людей никогда нельзя рассматривать в черно-белом свете.
Десять минут спустя я прочитываю все, что могу разыскать о прозопагнозии, и это приводит меня к таким знаменитостям, как художник по имени Чак Клоуз, невролог и писатель Оливер Сакс и актер Брэд Питт. Если верить Интернету, все они не могут различать лица. Подумать только – Брэд Питт.
А если бы никто в мире не мог различать лица?
Если бы все страдали прозопагнозией, то у невзрачных и ничем не выделяющихся людей появилась бы надежда. Никто бы никогда бы не сказал «ты слишком хорошенькая, чтобы быть толстой» или «для толстухи она вполне ничего себе», потому что внешность перестала бы иметь значение. Стало бы людям не все равно, слишком ты толстая или слишком тощая? Дылда или коротышка? Может, да. Может, нет. Но это стало бы шагом в правильном направлении.