Насколько грустным было мое последнее письмо к тебе, настолько радостнее пишется мне сегодня, потому что в эту минуту приехал Робле, живой и невредимый. Просто чудо какое-то. Верно то, что привез он с собой приказ, запрещающий мне ехать в Рим. Но я это дело поправила тем, что послала сегодня утром господина Луиса (?] Касаливио. Тебе, полагаю, это уже известно. Итак, как мне кажется, все идет хорошо, и у нас есть причина благодарить Господа и пресвятую Богородицу. Думаю, очень скоро отслужу благодарственную мессу. Мне так приятно писать тебе все это. Тем самым утешу тебя и отчасти развею твои страхи.
Проследи, пожалуйста, чтобы немедленно принялись за работу, которую ты приказал сделать. Все должно быть готово в обещанное время, тем более что он вернется не так скоро. Я хочу, чтобы все было готово к Рождеству.
В конверт я вложила письмо, которое Робле привез для Рекса. Быстро отдай ему и доложи от моего имени, что я благодарна ему за то, что он прислал Робле. Скажи, что я в ужасном настроении и очень беспокоюсь по поводу своего возвращения в Рим. Не знаю даже, как описать эти чувства, скажу лишь, что постоянно рыдаю. Все эти дни из-за того, что Фарина не отвечает на мои письма, я не могу ни есть, ни спать… слезы не просыхают. Фарина мог бы все исправить, однако не сделал этого. Ну да ладно. Бог ему судья. Если смогу, прежде чем уехать, вышлю вперед Робле… Да, постарайся ни под каким предлогом не показывать это письмо Рексу…
Лукреция, должно быть, придавала своим таинственным письмам из Непи такое большое значение, что по возвращении в Рим постаралась вернуть их и впоследствии держала их при себе вместе с остальными важными документами, даже когда, выехав из Рима, направилась к третьему мужу. Они были обнаружены среди ее бумаг в Модене, в архивах Эсте, и хотя Грегоровиус на них ссылался (он, однако, не упомянул ни Катерину Пжзага, ни Франческо Троке), известный современный биограф Лукреции, Мария Беллончи. о них ничего не пишет. Месяцы, которые Лукреция провела в Непи после убийства Альфонсо Бисельи. стали поворотным пунктом в ее жизни. В какую бы интригу ни была она вовлечена в то время, важно, что она не хотела, чтобы Франческо Троке знал о ее письмах, а из этого можно сделать вывод, что она держала в неведении также и отца, и брата. Похоже, что в эти месяцы уединения она решила сама управлять своей жизнью, захотела выйти из тени отца и брата. Она писала о «плохом настроении и беспокойстве», связанными с возвращением в Рим, где родные опять могли использовать ее в своих планах.