Пришло время растоптать этот уголек.
– Доказательство? – переспросила она. – Ты уже представил мне все доказательства твоей любви, – последнее слово она произнесла с тяжелой иронией. – Пожалуйста, установи таймер. Я с удовольствием увижу, как все это взорвется.
– Я сделаю это. Для тебя.
– Я не уверена, что ты сможешь расстаться со своими драгоценными воспоминаниями. Вот и увидим сейчас, – пробормотала она голосом, полным притворной теплоты, – насколько хорошо мы понимаем друг друга. Это правда: мы похожи, очень похожи. Я понимаю тебя, а ты, Диоген, понимаешь меня.
Диоген побледнел. Она увидела, что он тоже вспомнил: это были те самые слова, которые он сказал ей, когда хотел соблазнить четыре года назад.
И затем она стала по-итальянски цитировать строчки стихов, которые он ей нашептывал на ухо, в то время как опускал ее на бархатные подушки кушетки:
«Опускается ночь,
Восходят звезды».
По мере того, как она говорила, его двуцветные глаза окончательно потухли. Констанс наступила на ту самую последнюю искру надежды, и почувствовала ее метафорический хруст под своей пяткой.
После этого лицо Диогена стало меняться, и, в конце концов, его черты медленно исказились ужасающей гримасой веселья. С его губ слетел блеклый, сухой, мрачный смех, который все усиливался, переходя в хриплый и раскатистый.
– Значит, все это было неправдой, – наконец смог выговорить он, вытирая рот, – я был обманут. Меня, Диогена, провели как младенца. Браво, Констанс. Какое представление! Твоя гениальная жестокость превосходит даже мою собственную. Ты оставили меня ни с чем. Ни с чем.
Теперь в свою очередь улыбнулась она:
– Но я все же кое-что оставляю тебе.
– И что же это?
– Эликсир. Прими его: и ты сможешь прожить долгую, очень долгую жизнь.
Наступило затишье, пока они продолжали смотреть друг на друга.
– Нам не о чем больше говорить, – сказала Констанс, отворачиваясь, – Если тебя не затруднит, отвези меня на лодке отсюда.
– Я буду ждать тебя на катере, – хрипло ответил Диоген. – Вначале, мне надо кое о чем позаботиться, – и он вдруг головокружительно рассмеялся. – «В застенок этот, вечный и огромный. Пусть с ужасом глаза твои глядят… Пусть с ужасом глаза твои глядят…»[195]
Закрыв уши ладонями, Констанс развернулась, обошла цистерну по периметру и поднялась по лестнице в сумерки, накрывшие остров.
Он не последовал за ней. Да и она не боялась повернуться к нему спиной – несмотря ни на что, его любовь к ней была слишком велика, чтобы позволить причинить ей вред. Кроме того, ее собственная жизнь не имела для нее сейчас никакого значения.