Констанс очнулась под звуки музыки. Она села и откинула в сторону покрывала. Похоже, ей снилась музыка. Но что это была за партия? В ней звучало целое море тоски, печали и безответной страсти…
Решив, что пора сбрасывать с себя оковы поздней дремоты, Констанс встала и вышла из спальни, тут же очутившись в небольшой библиотеке. Ей вовсе не хотелось привыкать к столь долгому сну, который, как она считала, был лишь одним из проявлений испытываемого ею горя. И все же на данный момент она чувствовала не горе… вернее сказать, не совсем горе. Констанс прислушивалась к себе и осознавала, что не может точно понять, какая смесь эмоций наполняет ее, кроме того, что все они были весьма ненавязчивы и противоречивы.
Она собиралась провести утро за своим дневником. Но она вдруг обнаружила в нем сделанный не ее рукой перевод нескольких стихов Катулла. Здесь же – по необъяснимой причине – обнаружилось и несколько переведенных стихотворений из сборника Малларме[63] «Poésies». Слог Малларме, как известно, очень трудно воспроизвести на любом другом языке, в том числе и на английском, и Констанс долго изучала это странное послание, гадая, кто мог оставить его. Вдобавок ее мысли занимала музыка.
С момента своего «ухода в подполье» – так для себя она называла свой спуск в подземелья – она слушала струнные квартеты Шостаковича, в особенности, третий. Окончание партии всегда напоминало ей о Мэдилейн Ашер и той странной каталептической смерти-при-жизни, которая постигла ее в рассказе По[64]. В некотором смысле Констанс отождествляла себя с леди Мэдилейн, живя в добровольной ссылке под улицами Манхэттена. Беспокойные, тревожные диссонансы Шостаковича соответствовали ее настроению – их печаль служила отзвуками ее собственного горя.
Но сегодня днем она потянулась к произведениям Брамса – к фортепианному трио, если быть точнее. Оно также было насыщено философски сложными и пышными чувствами, однако тревожная печаль и горечь Шостаковича в нем отсутствовали.
Пока она слушала эту партию, ее одолела странная сонливость, и Констанс направилась в спальню, намереваясь всего на несколько минут коснуться головой подушки. Однако вместо этого проспала три часа: время перевалило за восемь. Вероятно, миссис Траск уже давно оставила для нее ужин в библиотечном лифте. Изрядно проголодавшись, Констанс теперь не намеревалась упрекать миссис Траск за излишнюю роскошность приготавливаемых ею блюд – ей стало любопытно, что будет ожидать ее на подносе сегодня.
Она собрала посуду после вчерашнего ужина и, захватив с собой электрический фонарь и полупустую бутылку вина, прошла по коридору к секретному входу в ее апартаменты. После нажатия упорного рычага потайная каменная дверь, ведущая в комнату, заполненную японскими деревянными гравюрами и пергаментами, открылась… и Констанс застыла в шоке.