Ты, должно быть, уже слышала о том, как шло заседание суда, от архидьякона, но он мог не сказать тебе, что епископ Джон Фишер, который был так дорог нашей бабушке, встал перед судом и поклялся, что не подписывал никаких церковных документов. Генрих напомнил ему, что на разрешении была его подпись и печать, и тогда он сказал, что ни подпись на письме, ни печать ему не принадлежит. Это было так страшно, так ужасно! Всем стало ясно, что его подпись подделали. Генрих сказал, что это не имеет значения, но это не так! Это имело значение для всех. Это говорит о том, что эти Болейн готовы пойти на все, что угодно.
Сама Анна Болейн уехала в Хивер, а Екатерина проводит все время в молитвах и постах. Чарльз говорит, что звать кардиналов было напрасной затеей и что Генрих значительно облегчил бы свою жизнь, если бы уложил эту Болейн в постель и просто подождал, пока она ему наскучит. При дворе ходит много слухов, и только дорогой Джон Фишер говорит, что брак Екатерины был и остается законным, все об этом знают, и он сам никогда не скажет обратного.
Я не могу свидетельствовать, потому что я тогда была слишком мала. Тебе не стоит ничего говорить, каким бы ни было твое мнение. У каждого тут есть свое мнение, все только об этом и говорят. Все зашло настолько далеко, что в городе народ негодует на слуг в королевской ливрее, и даже мои домашние слуги были обкиданы грязью. Боюсь, что Генрих уничтожит всю семью ради того, чтобы ублажить одну женщину. Что еще хуже, Джон Фишер повторил при всех то, что сказал тебе Генрих, когда ты начала подавать прошения о разводе (и как ты должна теперь об этом сожалеть!). Ты помнишь? «Брак короля или королевы нерушим и не может быть расторгнут никакой силой, земной или небесной!» Так что сейчас все снова показывают на тебя пальцем и говорят, что если ты смогла получить развод, то и Генрих должен сделать то же самое. А почему нет? Так что все вышло очень плохо, именно так, как я тебе говорила. Люди судачат о тебе, и Екатерина очень расстроена».
Когда Яков возвращается домой с прогулки, голодный, и с порога кричит, чтобы ему немедленно подали поесть, пока он моется и переодевается, я почти ничего не говорю ему о письме. Я лишь упоминаю о том, что в Лондоне прошло заседание суда и что, без сомнения, архидьякон Магнус посвятит нас во все детали. И именно Генри, сидя рядом со мной за ужином, спрашивает:
– Нет, – отвечаю я. – Только о моем разводе и о том, сколько пересудов и скандалов теперь связано с именем Тюдор. Я бы предпочла, чтобы они не вспоминали о нас вовсе.