– Все к моим рóдным поближе мощусь… И им со мной веселей будет лежать, и мне возле них коротать ночи приятственней. Детей у меня сроду не было, Андрюшенька, а тут – как будто двух родных сынов сразу потерял… И щемит проклятое сердце день и ночь, и никакого мне покою от него нету! – говорил он Размётнову.
А Размётнов – новый секретарь партячейки – делился своими опасениями с Майданниковым:
– Ты примечаешь, Кондрат, как за это время страшно постарел наш дед Щукарь? В тоску вдарился по ребятам и на себя ничуть не похожий сделался. Видать, скоро подомрет старик… У него уже и голова трясется, и руки чернотой взялись. Ей-богу, наделает он нам горя! Привыкли к нему, к старому чудаку, и без него вроде пустое место в хуторе останется.
Короче становились дни, прозрачнее – воздух. К могилам ветер нес со степи уже не горький душок полыни, а запах свежеобмолоченной соломы с расположенных за хутором гумен.
Когда шла молотьба, деду Щукарю было веселее, допоздна гремели на гумнах веялки, глухо выстукивали по утрамбованной земле каменные катки, слышались людские понукающие голоса и фырканье лошадей. А потом все стихло. Длиннее и темнее стали ночи, и уже иные голоса зазвучали в ночи: журавлиный стон в аспидно-черном поднебесье, грустный переклик казарок, сдержанный гогот гусей и посвист утиных крыльев.
– Тронулась птица в теплые края, – вздыхал в одиночестве дед Щукарь, прислушиваясь к птичьему гомону, призывно падавшему с высоты.
Однажды вечером, когда уже стемнело, к Щукарю тихо подошла женщина, закутанная в черный платок, молча остановилась.
– Кого бог принес? – спросил старик, тщетно стараясь разглядеть пришедшую.
– Это я, дедуня, Варя…
Дед Щукарь, насколько мог проворно, поднялся со скамейки:
– Касатушка моя, пришла-таки? А я уж думал, что ты про нас забыла… Ох, Варюха-горюха, как же он нас с тобой осиротил! Проходи, милушка, в калитку, вот его могилка, с краю… Ты побудь с ним, а я пойду лавку проведаю, замки проверю… Тут у меня всякие дела, сторожую, делов у меня хватает на мою старость… Хватает, моя добрая.
Старик поспешно заковылял по площади и вернулся только через час. Варя стояла на коленях в изголовье могилы Давыдова, но, заслышав деликатно предупреждающее покашливание деда Щукаря, встала, вышла из калитки, качнулась, испуганно оперлась рукою об ограду. Молча постояла. Молчал и старик. Потом она тихо сказала:
– Спасибо тебе, дедуня, что дал мне побыть тут, с ним, одной…
– Не за что. Как же ты теперича будешь, милушка?
– Приехала совсем. Нынче утром приехала, а сюда пришла поздно, чтобы люди не видали…