Мемуары двоечника (Ширвиндт) - страница 72
Обрушившийся на нас после долгого голодания пир с обильно намешанными возлияниями наутро сыграл с нами злую шутку. Пришло тяжелое тягучее похмелье.
Заставив себя встать, я наскреб последние копейки и пошел на улицу — купить кефиру. Почему-то я чувствовал, что именно кефир, а не пиво, облегчит наши страдания. Да и денег на все эти деликатесы все равно не было.
Зашел в какой-то занюханный продмаг и встал в очередь к прилавку. Да, дорогой читатель, в те далекие времена очередь была непременным атрибутом любой покупки. Нет очереди — значит, нечего покупать.
Тяжелое утро
Очередь двигалась до тошноты (в прямом смысле этого слова) медленно. Плюс жара и аромат несвежей рыбы. Особенно неприятно пахла старуха, стоявшая передо мной. Наконец подошла ее очередь, она протянула мутную полулитровую банку и прошамкала беззубым ртом:
— Трифта фметаны.
Продавщица схватила ковш с длинной ручкой, зачерпнула из бидона сметану и плеснула в бабкину банку, потом поставила ее на весы:
— Триста пятьдесят, нормально?
— Нет, трифта, — злобно буркнула старуха.
Продавщица не моргнув глазом отлила часть сметаны обратно в бидон и протянула банку бабке:
— Вот, триста.
Старуха начала рыться в кошельке, а во мне стали пробуждаться такая тоска и раздражение ко всему увиденному и унюханному, что я, совершенно себя не контролируя, вдруг произнес:
— Что же вы, из грязной банки сметану в общий бидон?!
Сказал и опешил. Как я мог?! Язык мой — враг мой. Ведь она меня сейчас убьет, и никто ее не осудит.
В те времена кромешного дефицита сфера обслуживания и все ее представители были неприкасаемы. Мясники, скорняки, автослесари были королями жизни. Перед ними заискивали, с ними старались подружиться, и они милостиво принимали всеобщее поклонение.
И вот я в похмельном угаре перешел черту. Посягнул на святое.
Продавщица повела себя крайне достойно. Даже не взглянув на лежащий рядом топор для разделки мяса, она спокойным и долгим взглядом посмотрела на меня, как бы изучая, пытаясь осмыслить услышанное и понять мотив моей вопиющей дерзости. Я стоял ни жив ни мертв. Да и вся очередь затаила дыхание: виданное ли дело! Ишь, на что посягнул!
Наконец, насладившись своим триумфом, продавщица поправила халу на голове и произнесла, пристально глядя на меня:
— И это единственное, что вас не устраивает?
О боги! О Сократ со Спинозой! Вы посрамлены!
Простая одесская продавщица, гастрономный философ, изрекла короткую максиму, в которой воплотилось все, чем наградила нас эпоха совкового коммунизма. Эту мантру я повторял тогда, повторяю и сейчас, дабы обрести утраченную гармонию — и она работает!