- Все люди огороженных селений ушли с земель Хрога, - догадалась Черна.
- Слабые ушли, чужие и лишние, - безмятежно согласился рудник. - Так оно и должно, мир очищается. Как пена схлынет, так и дойдет до готовности варево нового. Скоро уже, я вижу, как бурно кипят болота.
- Но ведь они, ушедшие, и есть люди, - снова шепнула Черна, ощущая, как по спине бежит холодок. - Для кого же чистить мир?
- А я кто, по-твоему? Я коренной, а сухостой да труха пусть вымывается да в перегной уходят, в дальний, окраинный. Выбрала корзину?
Черна кивнула, плотнее сжимая ворох веток и понимая с растущим недоумением: пусто, легко, не далась в ладони вожделенная болотная кровь...
- Ковать не зазорно и сильным, и коренным, - плоская линия губ рудника треснула неловкой улыбкой. - Но кровью мира из него же вырезать жизнь - не моги, если чуешь в себе силу. Клинок он - что? Он костыль для хромых и искушение для слабых. Твой друг хромает?
Черна почувствовала, что тонет в омуте недосказанностей. Желая вырваться, она глубоко, судорожно кивнула, а когда подняла голову, рудник шагал прочь меж деревьев опушки. Под ноги ему даже в тихую хрустальную восьмицу ложились гладкие корни, а низкие кряжистые сучья виновато поджимали побеги, торя родичу удобную тропу. Словно этого мало, из-за ствола высунул длинную морду дикий буг, улыбнулся всей пастью, неумело ластясь. Со снежно-белых клыков капала слюна, бурая шкура, расчерченная заметными лишь в ярком свете дня полосами и крапинами более темного тона, терлась о кору, а мигом позже уже о руку рудника. Буг выбрался в редкую тень опушки весь, вытянулся в данные ему, могучему, полные три людских роста от носа и до основания пушистого хвоста с острыми костяными кромками. Буг припал к траве, урча и заискивающе подергивая хвостом. Рудник, кряхтя, влез на спину, сел боком, прижмурился и вроде бы задремал: его везли домой...
- Принято думать, что дикий лес опасен и... и все такое, - хрипло прошептал Белёк, не веря глазам. - Что же я только видел? Как же так?
- Давно знаю: мы, в стенах живущие, и есть дикари, - фыркнула Черна, отвернулась от леса и уставилась на корзинку, прижатую к груди приятеля. - Хоть кус велик? Не то выкую пшик. Вдруг да аккурат сегодня я научусь завидовать? Вроде самое время, мечты мои насквозь проржавели. Ну-ка дай гляну, что ты хапнул.
- Я?
Белек уронил гнездо, пискнул, поджав ушибленные пальцы левой ноги и закачался, стоя на больной правой. Пришлось Черне хватать приятеля за шиворот и поддерживать. Кажется, лишь отдышавшись и освободив руки, нащупав ушибленной ногой почву, Белёк осознал и тяжесть корзины, и свое везение, и непостижимый поворот судьбы, и почти брезгливый приговор рудника: клинок дается никчемным... Черна влепила приятелю увесистую оплеуху, обозвала пустоголовым. Велела с извинениями поднять драгоценное железо и более не ронять, тем выказывая ужасающее неуважение к крови мира. Сама она уже мчалась по торжищу, рыча на встречных, без разбора отгребая с пути всех подряд и разыскивая старшего сына покойного угольщика. Полученную из рук болотного человека руду важно до заката согреть и размягчить, перелить в новую форму, покуда она помнит волю отдавшего дар - и удачу принявшего. Для ковки требуется свежий летний уголь, выжженный из корней здешнего леса, родного для Белька.