Там наш доктор Степан Петрович и его помощник военфельдшер Ваня разрезали саперными ножницами мою одежду, растерли всего смесью спирта со скипидаром. Хорошую дозу спирта я принял внутрь, а потом надели на меня все сухое и теплое. Палатка вся была забита ранеными. Тогда они придумали: выкопали рядом с палаткой в снегу яму, положили в нее слой еловых лап, плащ-палатку и уложили меня. Потом укрыли сверху плащ-палаткой, ватником и засыпали снегом, оставив у головы отверстие, чтобы я не задохнулся. А я двое суток перед этим не спал, поэтому уснул мгновенно. Сколько проспал, не помню, но проснулся, раскопал свою берлогу — и хоть бы что! Даже насморка не было! Это был результат мобилизации внутренних сил организма, возникший от сверхнапряжения.
Слава Богу, что меня убило, а не утонул
— Случилось это в апреле 1945-го во время форсирования Одера. Тогда дивизия, которой нас подчинили, осталась на берегу, а штрафные офицеры должны были форсировать реку, чтобы отвоевать у немцев плацдарм, с которого позже смогло бы начаться наступление этой дивизии на Берлин. Переправлялись на другой берег на лодках из расчёта 4 человека на лодку. Немцы заметили нас и стали обстреливать артиллерийско-пулеметным огнем. Из 100 человек другого берега достигли не больше 20.
Как оказалось потом, часть лодок, изготовленных из не очень хорошо просушенных досок, сами по себе были настолько тяжелы, что не выдерживали тяжести четверых человек и начинали тонуть. Тогда, оставив в них оружие, штрафники выпрыгивали в студеную воду и плыли, держась за борта и преодолевая судороги. Не знаю, сколько их утонуло от переохлаждения, сколько погибло от немецких снарядов. Но все-таки часть бойцов достигала цели и на берегу вступала в бой. Высадившись на берег, и узнав, что повреждена рация, выхватил ракетницу и выстрелил, рассчитывая, что наши поймут: мы добрались и ведем бой за плацдарм. Бой был с немецкими танками и пехотой, после которого боеспособными нас оставалось уже человек 15. Тогда я принял решение отправить с радистами донесение комбату, что мы заняли оборону и нужна помощь авиации. Приказал также положить в лодку двух тяжелораненых штрафников, и, когда наклонился, чтобы передать донесение, у моего правого уха словно цыганский кнут щелкнул. Пуля попала в голову. Как было написано в госпитальной справке — слепое пулевое ранение. Я только успел угасающим сознанием осмыслить: «Слава богу, не утонул, а убило»… Не умея плавать, больше боялся утонуть, чем быть убитым. С другого берега наблюдавшие в бинокль увидели, что я упал в воду, и решили: погиб. Штрафники положили меня вместе с ранеными в лодку, оттолкнули от берега и продолжили бой. А я через некоторое время пришел в себя. Вижу: один раненый уже умер и радист убит. Со вторым раненым штрафником и связистом кое-как прибились к берегу какого-то острова. Решил ползти в разведку. Вижу: окоп впереди, и думаю, если немцы, то первая пуля им, а вторую — себе, чтобы не оказаться в плену. И вдруг над окопом появляется чья-то голова с явно калмыцкими или бурятскими чертами лица в ушанке с красной звездочкой! Кажется, солдат страшно испугался окровавленного капитана, ползущего со стороны противника… Но это было спасение.