Рядом, только руку протянуть, словно ожидая своего часа, стояла четвертушка водки. Те, кто оставил для него этот подарок, прихватили чекушку заранее. То есть они что-то знали. Нет, не так: они знали о нем, Викторе Шамрае, все.
И черт с ними.
На этикетку Виктор даже не взглянул. Привычным жестом, будто и не было этих четырех лет абсолютной трезвости, взял бутылочку, отвинтил пробку и выплеснул в себя сразу половину содержимого. Потом перевел дух и допил остальное.
Через несколько минут жизнь изменилась.
Через два дня, а если уж совсем точно — через тридцать часов, трудным воскресным утром, перед тем как выползти из дому за очередной бутылкой, Шамрай собрал воедино остатки здравого смысла, которые не успел растерять за время своего крутого пике, и хотя бы отрывочно постарался припомнить, как все было.
То, что никогда не удалось бы трезвому и чего ни за что не простили бы нормальному человеку, выгорело у мужика, от которого разило алкоголем. Выбравшись из леса на трассу, он без малейшего чувства самосохранения сунулся под первую попавшуюся машину, спокойно перетерпел несколько зуботычин от впавшего в справедливый гнев водителя, который был старше него самого всего на год-другой, после чего довольно внятно пояснил: жена, курва, вместе со своим козлом-трахальщиком выволокли его из дома, в чем был, и завезли прямиком сюда… Понял, братан, как оно в жизни бывает?.. Водитель, оглянувшись через плечо на девушку, которая сидела рядом с ним в машине и с каменным выражением на лице следила за расправой, согласился: все бабы курвы, брат. Позволил сесть в машину, коротко бросил спутнице: «Рот закрой!» — и доставил жертву женского коварства куда требовалось.
Оказалось, что увезли его не так уж далеко от Житомира. И длилось все это чуть больше часа. Ладно, полтора. Телевизор бодро вещал, двери квартиры были не заперты, но прикрыты, и даже горелка под кофеваркой оказалась предусмотрительно выключенной. Почему — Шамрай париться на этот счет не стал. Выключили, и ладно. Сейчас не до того. Он натянул куртку, обул кроссовки на босу ногу, прихватил кое-какие деньги и, словно делал это ежедневно, дунул в ближайший гастроном.
Купленные там пол-литра он почал прямо на ходу, едва свернув за угол магазина.
Дальше — провал. И не надо никакой тебе аномальной зоны в покинутом Богом и людьми Подлесном.
Следующее воспоминание — ледяная глухая ночь, он один, в тех же кроссовках на босу ногу и куртке. Подъезд его дома, наполовину опорожненная бутылка — почему-то в левой руке. Он стоит прямо в дверном проеме, смотрит в небо и упорно пытается разглядеть в нем звезды. Звезд нет, зато снова откуда-то доносится глухой рык. Он прикладывает горлышко бутылки к губам — это называется «поза горниста». Несколько глотков, обожженный пищевод — и снова темный провал. Потом — утро или день, не понять, кто там следил за временем… Его выворачивает в сортире, он стоит на четвереньках, блюет мимо унитаза и почему-то не может ровно держать голову. Затем поднимается, хватаясь за стену. В кухне на столе — бутылка. Початая, полная — без разницы.