С этим мы с самого начала знакомства стали на «ты». И главное, что мне в нем нравилось, он никогда не стыдился признать, что чего-то не знает.
— Господин генерал? — обратилась я к Орлову. Парадом командовал он.
И опять кивок вместо ответа.
— Чтобы понимать суть происходящего, — начала я, предпочтя из всех собеседников смотреть именно на Студилина, — необходимо осознать, кем именно является кайри для жреца уровня эклиса.
— И кем же? — это опять был Кривых. Единственный из заместителей, постоянно присутствующий на совещаниях.
Вряд ли это было с подачи Злобина — насколько бы тот ему не доверял, существовали и правила. Значит, имелась иная причина, требующая к нему особого отношения. Если так, то вывод напрашивался сам собой. За его спиной находился кто-то из серьезных игроков в Штабе Объединенного флота, желающих из первых рук знать, чем дышит созданная не так давно структура.
Когда генерал «сватал» меня на эту должность, все выглядело совершенно иначе. Без оглядки на чужое мнение.
Впрочем, я могла серьезно ошибаться. Не моя епархия, чтобы догадываться о нюансах.
— Опорой, — стараясь, чтобы мой голос звучал как можно нейтральнее, пояснила я, предпочтя забыть мелькнувшие мысли. Сейчас стоило думать о другом. — Запредельный самоконтроль и единственная точка уязвимости.
— Мария Истомина возглавила Совет, отвечающий за интеграцию насильно перемещенных девушек, — добавил Ежов, так и не оторвавшись от планшета. — Если исходить из ее психологического портрета…
— Для нее это — удар в самое сердце, — перебила я адмирала.
Ежов был едва ли не единственным, с кем я довольно много говорила о своем пребывании на крейсере Римана. Не потому, что он хотел знать подробности, потому что мне нужно было до конца осознать, что именно там происходило.
Нас с адмиралом столь плотное общение не сблизило — он предпочел остаться за рамками, но для меня открыло мир Самаринии с новой стороны. Он все еще оставался чужим, но уже имел право на существование.
— Если убийства продолжатся, в чем я не сомневаюсь, высока вероятность эмоционального срыва Марии Истоминой и, как следствие, нестабильности дара эклиса, — закончила я, отметив, что воспоминания о Римане, которые сопровождали любое упоминание о Самаринии, перестали быть болезненными.
Еще вчера…
Еще вчера все было иначе.
— Я не вижу пока причин для уверенности в продолжении убийств, — нахмурился Студилин.
— Их ритуализация, — не помедлила я с ответом. — Глаза и живот. Первое — отказ в принятии миром, второе — тоже отказ, но уже в признании их чистоты.
— Неожиданная трактовка… — качнул головой Студилин.