1. Если верен вывод наблюдения природы изложенного в первой части, т. е. понимание монад, как отдельных взаимоисключающих жизненных центров, то невозможно и думать о спасении. В предыдущей главе я показал, что из такой монады не может следовать никакая иная деятельность, кроме беспощадно эгоистической, описанной в первой главе. Но так как не только я, но и многие думали и думают о вселенском спасении и даже разными путями стремятся к его осуществлению, то ясно, что существуют иные мотивы деятельности монад, кроме эгоистических. Я наблюдаю в себе повеление, отличное от самоутверждения. Это повеление не может быть понято из природы монады и поэтому свидетельствует о некоторой иной стороне мира, о чем-то, что должно существовать. Многие личности действуют согласно повелениям, не имеющим достаточного основания в монаде. Отсюда следует, что личность богаче монады и что в той области ее, которая не покрывается понятием монады, имеют основания альтруистические повеления.
2. Таким образом, в личности надо различать монаду и сверхмонаду. Переживания, которые могут быть объяснены из понятия монады, я назову душевными, а те, которые не могут быть объяснены таким путем, назову духовными. Слову душа я буду придавать в точности тот же смысл, что слову монада. Словом же дух стану называть те стороны личности, которые нельзя понять из природы души=монады.
3. Установив, что из монады может быть объяснен только эгоизм, я должен однако пояснить, что не всякий альтруизм духовен. Действие, имеющее целью усиление личного могущества монады, называется эгоистическим. Действие, имеющее целью усиление могущества другой монады, называется альтруистическим. В этом смысле у животных наблюдаются несомненно альтруистические поступки, каковы, во-первых, родительские заботы, во-вторых, помощь другим членам своего рода. Однако, как я указал выше, эти поступки свидетельствуют только об универсалиях или родовых душах и не более. По той же причине родительские и товарищеские чувства у людей не могут быть названы духовными, ибо они не распространяются на животных, а потому свидетельствуют лишь о душе человеческого рода. Относительная же слабость таких чувств у людей сравнительно с многими животными с несомненностью показывает, что человечество, как один из родов животных, не имеет такой единой деспотической универсалии, как другие роды. (Здесь приписка автора: «из этого надо бы в Ш-ю часть сделать христологические выводы»). Правда, иные думают, что родительские и товарищеские инстинкты как у людей, так и у животных развились вследствие выживания тех видов, где такие инстинкты были особенно сильны. Но подобное объяснение ничего не объясняет, ибо для выживания видов с прочными наклонностями к заботам о потомстве и ко взаимной помощи, надо, чтобы таковые уже существовали. Есть только один способ понять альтруистические склонности: признать, что они диктуются не природой монады, а из некоторого иного источника, будет ли то родовая душа или нечто еще высшее.