— Пока готовится ужин, — сказал Пирогов, — обговорим частности.
— Два вопроса. Гарантия, что, закрыв оба выхода и линию Анкудая, мы не оставим щель? — спросил Груздев. — И второе: что следует за «пустышкой»?
— «Пустышка» исключена, — ответил Пирогов. — Плотность оцепления гарантируют участники — бывшие партизаны и самооборонцы.
— Подходы известны?
— С нами идет проводник.
— Сколько времени потребует оцепление?
— Пять — семь часов.
Груздев приподнял широкий манжет гимнастерки.
— Сейчас ноль часов двадцать четыре минуты.
Корней Павлович поднялся.
— Я распоряжусь, чтобы поднимали людей, готовили лошадей.
Сотрудницы парами побежали по адресам бывших партизан, комсомольцев. Проводив их, Пирогов увидел Оленьку Игушеву.
— Картошка готова?
— Да, Корней Павлович.
— Отлично. Неси в кабинет.
С нижней полки книжного шкафа он достал связку вяленых хариусов, кулечек соли, бутылку водки. Убрал со стола флакон с чернилами, стопку бумаги. Повертел газету: нет ли в ней чего-то важного. Расстелил.
— У нас есть время до пяти. К восьми мы прибудем на место. Не возражаете?
Не услышав возражений, стукнул кулаком по дну бутылки, двумя пальцами ловко удержал на выходе пробку.
— Располагайтесь удобней.
Все складывалось чудесно: и картошка с рыбой, и водка, и что в запасе имеется целый час, чтобы поднять с постели стариков партизан и призывников-самооборонцев согласно приказу управления на двадцать четыре часа раньше.
Нужно еще обговорить десятки условностей, решить, где чье место.
— Я особо подчеркиваю: они вооружены. И терять им нечего, — сказал Пирогов. — Поэтому просьба соблюдать осторожность. Никакие опыт и практика не прикроют от пули.
— Мы пойдем цепью? — спросил Тодоев, разламывая рыбину.
— Скорее всего клином. В два эшелона. Я впереди, а вы за мной крыльями.
— То есть, мы прочесываем местность? — уточнил Тодоев.
— К сожалению, точным домашним адресом не располагаем.
— Зря, — хмыкнул Федоров, откусывая от горячей картофелины и с силой выдыхая воздух. — Адрес — это всегда наверняка. А гор я вообще не выношу. С детства привык к равнине, к порядку улиц.
— Там хоть лес? Или голые подступы? — спросил Груздев.
— Прошло двадцать лет. Проводник не берется сказать что-то определенное.
— Двадцать — это много, — поддакнул Тодоев.
— И совсем мало, — имея в виду «Кайнок», сказал Пирогов.
— Это на чей характер, на чью породу.
— В Харькове я разговаривал с циркачом-дрессировщиком, — сказал Федоров. — За двадцать лет он выдрессировал четыре поколения лошадей танцевать вальс «На сопках Маньчжурии»...
В коридоре бухнула входная дверь, и в кабинет кто-то постучал. Корней Павлович крикнул: «Да-да!» и поднялся навстречу.