— Агония у него, — шепнула она, когда мы оказались в коридоре. — Сколько продлится — кто знает?..
— Ольга Николаевна, надо немедленно дежурного врача позвать!
— Дмитрий Михайлович в приемном покое, больного принимает. Да и чем он тут может помочь? Давай по палатам пройдем, где тяжелые больные. А там уж и утро, антибиотики колоть пора.
Но я остался с дядей Мишей. Человек на войне видел смерть, готов был принять ее в любую минуту. Куда от нее на войне денешься? Разве что она на время сама ослепнет от огня и взрывов и не заметит, проскочит мимо. А вот с «плановой» дяде Мише страшно быть один на один. Он сам сказал. Я посижу, сколько потребуется.
Я вернулся к дяде Мише и сел на стул около кровати. Напротив было окно, за которым стояла беспросветная темень, ни одного светлого пятнышка. Сквозь щели незаклеенных больничных окон слышен был полувой-полусвист степного ветра. Он словно соединялся с шумным, прерывисто-свистящим дыханием дяди Миши. Я и не знал, что люди могут дышать так громко! Дыхание его и в коридоре было бы слышно, если б не толстые дубовые двери палаты. Казалось, грудная клетка больного вот-вот разорвется в борьбе за микроны воздуха.
Дядя Миша открыл глаза, и я увидел, что он в полном сознании.
— Попить? — спросил я.
— Каюк мне, Санька… — прошептал он.
— Уж прям так и каюк!
— Чо же… совсем не дышу…
— Дышишь, дядя Миш, только не в полной мере. Я тут около тебя заночевать решил. Тамара раскладушку заняла, а мне…
— Спасибо, сынок, — едва выдохнул он и медленно протянул мне руку.
Я пожал ее, и она так и осталась в моей ладони. Дядя Миша закрыл глаза. Он больше не мог говорить. Все силы его теперь уходили на то, чтобы дышать.
Я сидел устремив взгляд в сторону окна. Стал вспоминать фильм, который мы на этой неделе аж три раза посмотрели с Борькой, — «Генералы песчаных карьеров», но дяди-Мишино дыхание возвращало меня в ночь, в палату, где он умирал. Я снова стал смотреть на черный квадрат окна, слушать шквальный свист и шум. Мне стало казаться, что это декабрьский ветер бушует на улице, а я торопливо иду по ней с портфелем в руках. Ветер вроде становится чуть тише, прерывистей.
«Мне нужно торопиться, — вдруг вспоминаю я, — иначе опоздаю на лекцию, а первой будет моя любимая хирургия!» Я поднимаюсь вверх по улице. Темень и ветер, посвистывающий изо всех переулков сразу. «Пойду по Пролетарской, — думаю я, — там фонари есть». И бегу быстро-быстро, пытаясь вырваться из темноты. Ветер стихает, становится тихо-тихо вокруг, и вдруг — стук! — роняю портфель…
Вздрогнув, открыл глаза. «Я уснул, ёж-колобок, я уснул!»