— И удивлю. Андрей Витальевич Глотов, бомбардир, кличка «Живоглот», пятьдесят третьего года рождения, осужденный на двенадцать лет, скончался в апреле 1986 года в больнице лагеря строгого режима от перитонита.
— Ты не ошибаешься, Леонид? — с непонятным азартом спросил Смирнов.
— Не ошибаюсь. Передо мной дело из архива. Вот копия медицинского заключения, вот и фотография покойника. Впечатляющее личико.
— Леня, сколько времени уйдет на то, чтобы сделать экспрессом копию этой фотографии?
— Час, Александр Иванович.
— Через час жду тебя с фотографией на Страстном бульваре.
— Вы меня толкаете на должностное преступление. Ну, да ладно. У меня и еще есть что вам сказать.
— При личной встрече, — отрезал Смирнов и бросил трубку.
В ванной шелестел душ. Смирнов заглянул туда и увидел то, что ожидал увидеть. Жирный Алик с удовольствием стоял под теплым дождичком. На шум, произведенный Смирновым, открыл один глаз и потребовал ответа:
— Что тебе?
— Я смотаюсь на часок, — проинформировал его Смирнов и стал умываться у рукомойника. Умылся, опомнился, стал бриться. Алик, выключив душ, растирался жестким полотенцем. Растерся докрасна, вылез из ванной, надел трусы и, глядя в зеркало, в которое, бреясь, смотрел и Смирнов, осторожно осведомился:
— А ты куда, Саня?
— Закудыкал! В МУР, к Махову. Через час буду. Можешь не беспокоиться.
— Я с тобой, а?
— Нет. У меня с Маховым приватный разговор, — отрезал Смирнов, крякнув, протер лицо Алькиным французским одеколоном и пошел одеваться.
Приткнув «Ниву» у особняка ВТО (теперь СТД), Смирнов, стуча палкой, прошел на бульвар. Отыскал скамейку под солнцем и уселся, подставив лицо твердым утренним лучам. Страстной бульвар, Страстной бульвар! Самый широкий, самый квадратный, самый непохожий на бульвар, московский бульвар. Культурный лес по московским понятиям. Бодро бежали мимо деловые гости столицы, прогуливались вырвавшиеся из близлежащих контор клерки в галстуках, редко попадались мамаши с колясками — учреждения вытеснили из жилья москвичей. Смирнов в томлении прикрыл глаза.
— Здравствуйте, Александр Иванович, — перед ним стоял Махов.
— Привет, Леонид! Принес? Давай.
— Любуйтесь. — Махов протянул ему фотографию.
— Нет, не ошибся, — с удовлетворением сказал Смирнов, изучив изображение Живоглота.
— В чем, Александр Иванович?
— Да так, пустяки. Ты мне дашь эту фотографию?
— Для того и распечатывал. По другим нашим делам поговорим?
— А как же! Ты присаживайся, присаживайся.
Леонид сел на скамью, раскинул руки по спинке, тоже подставился солнцу и начал:
— Как всегда, вы правы, Александр Иванович. Ночевкин видел записную книжку у Трындина, когда тот заходил в отделение последний раз. Ночевкин запомнил это хорошо, потому что Трындин книжкой нос себе почесывал, рассказывая о непонятной чертовщине в райисполкоме.