Похоже, Мардж решила, что с ним лучше быть в хороших отношениях, подумал Том. Наверняка она и полиции говорит теперь совсем другое.
Исчезновение Дикки вызвало большой шум в итальянской прессе. Мардж – а может, и не она – предоставила репортерам фотографии. На снимках, помещенных в газете «Эпока», Дикки плавал на своей яхте в Монджибелло, на иллюстрациях в «Оджи» сидел на пляже в Монджибелло и на террасе у Джорджо, там же напечатали фото Дикки и Мардж – «приятельница и il sparito[83] Дикки, и il assasinato[84] Фредди». Оба улыбались, обняв друг друга за плечи. Был даже снимок Герберта Гринлифа-старшего, на котором он смотрелся деловым человеком. Том узнал мюнхенский адрес Мардж прямо из газеты. «Оджи» уже две недели печатала историю жизни Дикки. Его школьные годы описывались как «мятежные», а общественная жизнь в Америке и бегство в Европу ради занятий искусством были приукрашены до такой степени, что он оказался и Эрролом Флинном,[85] и Полем Гогеном одновременно. В иллюстрированных еженедельниках печатали последние полицейские отчеты, в которых практически ничего не было, и журналисты строили свои догадки на том, что на этой неделе приходило им в голову. Самая распространенная версия заключалась в том, что он сбежал с другой девушкой – она-то, возможно, и подписывала его переводы – и прекрасно проводил время инкогнито на Таити, в Южной Америке или Мексике. Полиция продолжала прочесывать Рим, Неаполь и Париж, но результатов никаких. Ключа к разгадке тайны убийства Фредди Майлза не было, ничего не сообщалось и о том, чтобы кто-нибудь видел, как Дикки Гринлиф нес на себе Фредди Майлза перед домом Дикки, или наоборот. Интересно, почему это скрывают от газетчиков, подумал Том. Наверное, потому, что, предоставив эти сведения, они могли быть обвиненными Дикки в клевете. Том с удовлетворением прочитал о себе как о «преданном друге» пропавшего Дикки Гринлифа, рассказавшем все, что он знал о характере Дикки и его привычках, и не меньше других озадаченном его исчезновением. «Синьор Рипли, один из богатых молодых американских гостей Италии, – писала „Оджи“, – живет сейчас в палаццо в Венеции с видом на Сан-Марко». Это очень понравилось Тому, и он вырезал заметку.
До этого дом вовсе не казался Тому дворцом, но, разумеется, он был тем, что итальянцы называют «палаццо»: двухэтажное строение строгой наружности, построенное больше двух столетий назад, в главный вход можно попасть только со стороны Большого канала, на гондоле, широкие каменные ступени спускаются в воду. Железные двери открывались с помощью ключа длиной в восемь дюймов, а за железными дверями были деревянные, которые тоже открывались огромным ключом. Том обычно пользовался черным ходом, со стороны Виале Сан-Спиридионе, за исключением тех случаев, когда хотел поразить своих гостей, подвозя их к дому на гондоле. Через задний вход – это была каменная стена четырнадцати футов высоты, ограждавшая дом от улицы, – можно было попасть в сад, несколько неухоженный, но все же зеленый, с двумя сучковатыми оливковыми деревьями и купальней для птиц в виде широкой неглубокой чаши, которую держал в руках обнаженный юноша, высеченный в камне, как можно было догадаться, в древности. Вполне подходящий сад для венецианского дворца, немного запущенного, нуждавшегося в реставрации, которую и не думали начинать, но, безусловно, прекрасного, потому что он был построен больше двухсот лет тому назад. Интерьеры казались Тому идеальными; именно таким и должен быть дом цивилизованного холостяка, по крайней мере в Венеции; на первом этаже, и в вестибюле, и во всех комнатах – черно-белый мраморный пол в виде шахматной доски, на втором этаже – бело-розовый мраморный пол, мебель, которая казалась вовсе не мебелью, а воплощенной музыкой шестнадцатого века, исполненной на гобоях, флейтах и виолах да гамба. Он заставил своих слуг, Анну и Уго, молодую итальянскую пару, которые уже работали в Венеции на американца и знали разницу между «Кровавой Мэри» и crème de menthe frappé,