Стало ясно, что Элвис заговорит не скоро. Рука его все еще была вопросительно согнута, выражение лица оставалось прежним, только одна бровь приподнялась и слегка шевельнулась шея, позволив голове чуть опуститься. И все. И он ждал вопроса. Пришлось заговорить мне, иного выхода не было.
Тихо, настолько тихо, что сама себя едва расслышала, я спросила:
— Вы позволите войти?
Долю секунды Элвис вроде бы размышлял, но потом легко, как большой кот, отошел в сторону и дал мне пройти. И продолжал молчать. Рукой указал мне на кресло, в которое был брошен его пиджак. Похоже, он и не собирался убирать его. Я прошла мимо Элвиса, временами ощущая на себе его взгляд. Взяла пиджак, аккуратно переложила его на кровать, после чего уселась в кресло.
Элвис стоял передо мной. Я подумала, что с ним частенько такое случается. Женщины стучат в его дверь после полуночи. Он или слишком удивился, или его это ничуть не удивило. Середины тут не было. Сначала я хотела спросить его именно об этом, но особого смысла в таком вопросе не было.
И только тогда я увидела за дверью мини-бар. Элвис направился к нему и, остановившись за стойкой, наконец заговорил:
— Если не ошибаюсь, ты пила мартини?
Сердце у меня прямо подпрыгнуло. Он не только вспомнил меня, он знал, что я пила этим вечером!
— Да, — ответила я, — спасибо, с удовольствием выпью еще один мартини.
Элвис как-то сразу успокоился. Если он и выглядел удивленным несколько первых минут, то теперь стало ясно, что к нему полностью вернулось самообладание. В одной руке у него был стакан виски для себя, в другой — мой мартини. Протягивая мне бокал, он сказал:
— И со мной случается бессонница после мартини.
И тут я просто рявкнула на него:
— Нет! Не из-за мартини моя бессонница! Ты…
И больше я не смогла произнести ни слова. Огромный гадкий комок застрял у меня в горле. Тот самый комок, который возник там, когда я закончила свой танец с Элвисом вокруг бассейна. Ужасно унизительное чувство, когда ты понимаешь, что сейчас разрыдаешься перед совершенно незнакомым мужчиной, и знаешь, что он это знает, и знаешь, что твой кончик носа внезапно покраснел, совсем как у малого дитяти, и что слезы стали накапливаться в уголках глаз.
Элвис как будто ничему не удивлялся. Он присел на подлокотник моего кресла, верхом на одну из львиных голов, погладил меня по голове и очень нежно сказал:
— Ах, душа моя! Ты и в самом деле грустишь…
А я только кивала головой. Совсем как сдавшийся ребенок, решивший наконец расплакаться.