Полежав и прядя в себя, он стал поочередно шевелить руками и ногами. Обнаружил, что ногами он теперь может двигать более или менее свободно. Ему не составило особого труда, лежа на спине и в течение десяти-пятнадцати минут делая упражнение «велосипед», почти освободить ноги. Кое-как, опираясь на топчан, он смог встать и получил возможность пусть с большим усилием, но все-таки передвигаться по комнате. На подгибающихся ногах он подобрался к окну и стал сначала плечом, а затем и головой пытаться приоткрыть занавеску.
Он увидел решетки на окнах. Он увидел поленницу дров. Увидел палисадник, в котором росла малина вперемежку с крапивой. И вдруг… увидел старушку с авоськой. Она проходила мимо, смотря прямо перед собой. «Ну же! Ну! Здесь я!» — силился закричать он, видя, как скрывается из глаз согбенная фигура старушки. Он мычал как полугодовалый бычок, от которого уводят на убой мамку-корову. Он не удержался на бесчувственных ногах и повалился лицом прямо на окно… Нос сплющило от удара. Стекла, как осколки взорвавшейся гранаты, тяжелым градом посыпались на пол.
Когда он пришел в себя, то услышал скрип старых тормозов, жестяной звук хлопнувшей дверцы и ненавистный голос мучителя.
— Иди, Степановна, иди! Это я тут родственничка без присмотра оставил — вот он и озорничает! — видимо, объяснял он той старушке. — Да, он буйный, Степановна, буйный! Но сейчас я его успокою…Сейчас, сейчас…
Сердце у Партогена Фигурова колотилась, как у Бонивура в последние минуты. Как же так? Почему рыжий так неожиданно вернулся? Фигуров уже догадался, что рыжий работает водителем «скорой помощи». Он вспомнил увиденный красный крест на автомобиле, на котором его похищали, сопоставил это с услышанным разговором рыжего со сменщиком и… дошерлокхолмсил. Поэтому-то он и рассчитывал, что у него в запасе есть немало времени… Как он ошибся, о боже, как ошибся!
— Ну, что, паря, надежда умирает последней, да!? — проревел рыжий, беря его за шкирку и поднимая с пола. — Что, если бы я не вернулся, ты бы свалил, а?..
Фигуров только мычал в ответ. Он с удивлением замечал, что все еще нисколько не верит в приближающуюся минуту смерти. Наверное, все-таки прав был Хемингуэй — человека нельзя победить. Его сознание никогда не признает поражения. Он чувствовал вонь дешевых папирос и думал о том, что с удовольствием покурил бы сейчас гаванских сигар, подаренных лично Фиделем Кастро — они так модны в этом сезоне.
— Стул сломал, падла! Ну, что же ты, а? А что, если я ножку этого стула вобью тебе в задницу, а? — приговаривал рыжий, разматывая ленты скотча. — Ну, что ж, придется тебя теперь укокошить… Я думал, ты еще поживешь немного! А ты… Сам виноват! Не все ты еще попробовал в этой жизни, паря, ой не все… И уже не попробуешь… Никогда… Жаль мне, конечно, тебя немножко, да ведь ты ни жену мою покойную, ни меня не пожалел… Почему же я тебя жалеть-то должен? Нет во мне ни капли жалости к тебе, паря! Нету! А ведь она так хотела жить… Так хотела!.. О ребеночке мечтала!..