– Дальше, – оживился Ким, отвлекаясь от изучения зелени на обочинах.
– Ничего не знаю точно, – отмахнулась Марница. – Мне сплетню смотрители питомника рассказывали. Не вполне они были трезвы. Самая же я видела: усов-причалов ныне в порту лишь пять. И странно они смотрятся, изломами все идут, уступами. Скалы же, прикрывавшие бухту от ветров, словно цветком раскрыты, повалены да развернуты веером от глубокой воды. И еще. Говорят, бухта была невелика, от времен давней войны она такая, это мешало городу развиваться. Но ныне порт стал большой, десять лет назад начали строить три новых причала под дальние грузы.
Марница дернула полу куртки. Собрала в горсть и резко отпустила. Хмыкнула, глянула на Тингали: не так ли лопается нить, важная для тебя и видимая тебе одной? Девушка задумчиво кивнула, не отрицая возможного.
– Шить давно перестали, – тихо сказала она. – Вся работа старая. Добротно сшитому и сносу нет, душа – она не умирает в своих дарах миру. А вот времянки рушатся. Страшно мне, Маря. Я слышу, как стонет нить этой тропы. На одном волоконце она держится. Подгнила. Туча, что старосту так донимает, не зря над развилком висит. Не висит она, она движется – а только в сборке путается. Иначе и не сказать. Я бы осмелилась, пожалуй, разрезать нить, если Кимочка мне поможет да подскажет, как ловчее её выпороть, лесу вред не чиня. Деревне это пойдет в пользу. Но решиться могу, лишь миновав весь путь, за край сборки выйдя. Мало ли, как тропа прыгнет! Может, в порту люди погибли, галеры в щепу развалились, ведь даже прочный скальный камень лег раскрытым цветком…
Марница угрюмо кивнула. Спорить не хотелось. Но было в сказанном нечто тягостное, на долгое время отвратившее от бесед. Вот идет буроволосая девица, босыми ногами переступает по траве, сберегая дареные сапожником туфли. Собой обычный человек, ничем не примечательный. А только власти этой Тинке дано, если вдуматься, столько – что и думать боязно. Вдруг да мысли все до единой верны и точны? И Ким идет, человек простой, улыбчивый, плечо у него крепкое, на таком как сон вчера застиг – так и просыпаться не хотелось, убеждаться: давно сгинул, в лес свой убежал… потому лесу он родня и даже, может, хозяин. И она идет, Монька гулявая, гроза и заступа гнилых деревень, беззаконная торговка таннской солью. Рядом идет, в одном шаге от настоящего чуда. Но, кажется: не догнать и не сравняться. Лопнет ниточка, и не станет мимолетного счастья новой жизни, почудившегося в последние дни. Нет ей с этими людьми общего, нет ниток, годных её душу сшить с их душами, её дела – с их делами. Гнилью рассыплется общность. Той гнилью, какую она сама и налепила вокруг себя.