— А кто?
— Долго рассказывать, потом как-нибудь. Ладно, давай за пацанов выпьем, что оттуда не вернулись… вечная им память!
Выпили молча, не чокаясь, не глядя друг другу в глаза — как и принято за погибших друзей.
Сигарета, зажатая между пальцами Ильи, тихо тлела, и ее полупрозрачный дымок, напоминавший какое-то фантастическое растение, курился над столом.
— Ладно, а к этому грязному цыгану Яше… рабовладельцу хренову, как попал-то? — спросил Дембель, впечатывая окурок в пепельницу.
— Как все, — равнодушно ответствовал Дима. — Сам в рабство продался…
— Постой, постой… — Корнилов не верил своим ушам. — Как это — продался?.. Сейчас же не Древний Рим, конец двадцатого века… Как это живой человек сам себя в рабство-то продать может?
— Живой человек с голодухи да с отчаяния еще и не то может, — ответил Ковалев с неожиданным ожесточением. — Знаешь, ноги-то как я потерял? Взводный наш отправил меня да еще двух молодых в брошенный дом — проверить, что и как. Проверили — все нормально, два обгоревших трупа, а наших, не наших — неизвестно. На обратном пути на «зверей» напоролись. Одного молодого сразу убили, а мы с другим, Васькой из Зеленограда, в камнях залегли. Патронов — по рожку на брата, сам понимаешь, невыкрутка. Чечены тоже залегли. Дело к вечеру, а в горах, как сам знаешь, рано темнеет. Решили — отсидимся до темноты и к своим пробиться попробуем. То, что сзади на нас нападут, не ждали — за спиной скала метров пять и почти отвесная.
— Ошиблись? — догадался Илья.
— Конечно, ошиблись… Чечены-то горные тропки как свои пять пальцев знают. Пара человек осталась напротив нас, постреливали, головы поднять не давали, а остальные в обход двинулись. Ваську гранатой накрыли — сразу в клочья. И понял я — все, не хрена больше ловить. Патронов штук пять осталось. А там внизу пересохший канал был. Решил я по дну его уходить. Только поднялся — мне по ногам длинной очередью и рубанули… Братан, извини, разнервничался… Водки немного плесни, а?!
Илья молча налил собеседнику спиртного, и Дима, мгновенно осушив стопочку, вновь потянулся к сигарете.
— Закусил бы, — посоветовал Илья строго.
— Да обожди, дай рассказать, — отмахнулся инвалид, и Дембель понял: сейчас Диму ни в коем случае нельзя перебивать. Сейчас у Ковалева, может быть, первая за всю послеармейскую жизнь возможность выговориться, излить душу…
— И дальше что было? — Корнилов подался корпусом к собеседнику.
— Ну, что было… Когда очнулся — не знаю. Помню только, что боль в ногах адская. Кровь подсохла, корка в раны впивается — жуть! Оказалось — завезли меня те чечены в какой-то горный поселок. На хрена я им, раненный, понадобился, чего на месте не пристрелили — до сих пор не пойму. Попробовал подняться — какое там! Думал, сдохну на месте. Так и лежал часа два, стонал. Потом, помню, пришел какой-то их командир — черный, бородатый, как черт, с зеленой повязкой на голове. «Федерал, мент или наемник?» — спрашивает. Я сказал, чечен тот документы мои посмотрел и молча вышел. Если бы наемником был — убил бы на месте, у них это просто. А так… Знаешь, Илюха, раньше я этих горцев хуже зверей диких считал, а раненный, в плену, убедился — есть и среди них люди порядочные. Накормили, воды дали, даже врача прислали — нашего старлея-медика, тоже пленного. Там таких много было… Что потом — не помню, в забытьи все время лежал, если бы не тот старлей, не выжить бы мне.