Как видите, я — негодяй, вор и обманщик, но делал я всё это не по своей воле, вынужденно, от безысходности…
— Ладно, кончай нам в уши заливать, — оборвал его Братухин, — нам всё равно никакой жалости к твоей еврейской морде нет, можешь не стараться.
Позади офицера раздался вороний крик, и, уловив пристальный взгляд сатаниста, который уже давно смотрел в сторону буфета, Братухин обернулся. Его примеру последовали и другие.
На мёртвом теле Крутихина сидел ворон, вцепившись в голову покойного крепкими кривыми когтями, и через дырки в тех местах, где ранее помещались глаза, с довольным воркованием вытаскивал костяным клювом человеческую плоть. Он яростно впивался в отверстие, добираясь до мозга. Человеческий мозг пришёлся ему по вкусу. Ворон лакомился.
— Кыш, тварь! — закричал Братухин.
Ворон не хотел улетать, но казак устремился к нему, и птица, взмахнув крыльями, уселась на стенку буфета. Очутившись в относительной безопасности, ворон принялся гневно ругаться.
Не обращая внимания на негодование птицы, казак подошёл к телу Крутихина и поглядел на него сверху вниз. На месте глаз мертвеца зияли две тёмные глубокие дыры.
— А без глаз ему даже лучше. Мне он так больше нравится, — заметил казак и, подёргивая жёсткими усами, тут же рассмеялся своей шутке. Ему одному было весело, и его злой хохот вкупе с вороньим скрипящим карканьем заполнил зал, населяя его демоническими, потусторонними звуками. Только чуть опосля их поддержал сатанист-смотритель, тихонько смеясь себе под нос ехидным бесовским хихиканьем.
Всё это Гаю показалось похожим на какой-то демонический обряд, шабаш. Этот вороний крик, злой бесовский нечеловеческий смех, отдающийся в стенах вокзала эхом, и всюду куча мертвецов, небрежно, как грязные тряпки, разбросанных по залу. Глядя на всё это со стороны, он ужасался людям, собравшимся здесь. Происходящее не казалось им чем-то аморальным, чем-то чудовищным, варварским. Кого здесь только не собралось: беглец и изменник Шихов, чета людоедов, тюремный изувер Братухин, казак-палач, еврей-богохульник и куча мертвецов с сомнительным грешным прошлым.
В ужасе он отступил назад, и, как будто читая его мысли и продолжая свою демоническую игру, из оранжереи вернулся Фёдор и запустил обрубленной кистью мертвеца в негодующую птицу под дьявольский хохот Братухина и сатаниста.
— Подавись, падаль! — заливаясь смехом, кричал казак.
Приниженная птица отступила и прекратила свой вопль, а поражённый Егор Гай к удивлению для самого себя и всех остальных изрёк слова, непонятно откуда взявшиеся в его голове: